Фантастические твари и где они обитают
В стихах Валерия Шубинского тревожное ночное пространство оборачивается фантасмагорией, населённой химерами, и становится обиталищем человекотритона, ящерольва, двуногого и двуголового карпа. Читая давшее название книге стихотворение «Тёмная ночь» (отсылающее к известной военной песне), мы узнаём в этом тёмном пространстве шушарскую «степь» – совхозные поля, где стоят заводы и бродят волколаки:
подо льдом оплывающая голова
человекотритона или ящерольва
и на жабрах двуногого карпа
Посейдона секретная карта
<…>
в заводских кызылкумах в шушарской степи
ты не спи моя радость ты и спи и не спи
волколаки пойдут мы увидим
Тьма у Шубинского вообще такая – не простая и чёрная, а богатая, буйная, кишащая образами и метафорами, животными и чудовищами. В ней возвращается история и воскресают мифы. Даже ад и смерть являют себя через некую избыточность, цветущую сложность, барочность. Мрачноватый колорит в сочетании со своеобразным, зачастую едва уловимым юмором, строгая отточенная форма, исторические и мифологические подтексты, метафоричность – это признаки очень «петербургского» стиля.
И действительно, Валерий Шубинский как поэт укоренён в ленинградской неподцензурной поэзии. В 1980‐е годы он входил в ассоциацию современного искусства «Камера хранения», а затем, уже с 2002 по 2015 годы, был одним из кураторов сайта «Новая камера хранения». Товарищем Валерия по всем этим проектам был недавно ушедший от нас Олег Юрьев, один из крупнейших современных поэтов. Другая важнейшая в творческом плане дружба Валерия – несравненная Елена Шварц. Мне кажется, что в начале XXI века проект «Новая камера хранения» представлял собой один из наиболее ярких и самобытных полюсов современной поэзии, ориентированной на традицию модернизма и наследующей ленинградской неофициальной культуре, и даже формировал неочевидный, но узнаваемый её канон.
Валерий Шубинский – поэт, ярко и по-своему развивающий эту линию современной поэзии. Линию, идущую от Золотого века через Тютчева и Фета к культуре первого русского модерна, практически исчезнувшей в 1930‐е годы и вновь начавшей проявляться с конца 1950‐х годов.
Шубинский служит поэзии не только своими стихами, но и своей умной и глубокой критикой, за которую он получил Премию Андрея Белого, и прозой о поэтах (книги о Николае Гумилёве, Данииле Хармсе, Владиславе Ходасевиче), и организацией литературных клубов («Утконос» и «Локус»), и тем спецкурсом по современной поэзии, который он вёл совместно с Сергеем Завьяловым в Санкт-Петербургском университете в 2002–2007 годы, где мы в 2004 году и познакомились.
Сейчас нечасто можно встретить поэта, для которого формальная сторона стиха так важна. Поэта столь требовательного к себе в плане мастерства. Присуща Валерию также какая-то благородная сдержанность, нежелание испытывать границы поэзии и выходить за её пределы. Многие сейчас в стихах пытаются сделать поэзию чем-то немножко другим, чем просто поэзия – политикой, философией, наукой, чем-то ещё. А Валерий в своих стихах всегда остаётся поэтом, причём сохраняя древнюю и отрицаемую многими нашими современниками сакральную ипостась поэзии как демиургии и посредничества между мирами. Во многом благодаря этим свойствам на фоне мейнстримной, «прогрессистской» части литературного сообщества поэзия Валерия как бы держится особняком, сама по себе, с тихим достоинством сохраняя свою самость.
Стихи Шубинского – зачастую фантастичные, визионерские, то ли прозревающие потусторонние миры, то ли создающие свой мир по законам буйного, подчиняющегося лишь музыке стиха воображения. В них есть порой и какая-то парадоксальная метафизика, связывающая свиную голову и буддизм:
Ты станешь ужином, но после ужина
Ты станешь в лотосе жемчужина.
Есть ады и призраки, трёхглавая овчарка, мёртвый сосед:
И к, прости Господи, лесопарку
Тянется мокрый, мерцающий след.
Это трехглавую вывел овчарку
Мертвый сосед.
В стихах Валерия мы обычно видим некоторую развёртку внутренней жизни языка, жизни слова. Сам поэт однажды написал в своём фейсбуке: «Хорошие стихи делятся на стихи „миростроительные“, где работа образов, метафор, ритма создает некую новую/иную реальность… и стихи „человеческие“, основанные на конкретном и прозаическом „посюстороннем“ опыте. Мне лично несколько ближе первый тип поэзии, но второй объективно ничем его не хуже». Если пользоваться этим различением – то стихи самого Валерия как раз «миростроительные».
Мне всегда казалось, что Валерий Шубинский относится к поэзии с огромной любовью и уважением и верит в ненапрасность её миров, в то, что она имеет космический смысл. Когда-то давно на какой-то из литературных встреч Валерий сказал примерно следующее: «Я верю, что, например, стихи Мандельштама оказывают влияние на движение звёзд».
Поэзия Валерия очень фактурна. Она полна созвучий, точных и богатых рифм, языковой игры. Может быть, за счёт этой языковой фактуры, внимания и любви к деталям поэту очень удаётся описательная поэзия. У Шубинского есть в стихах свой образ Петербурга и его окрестностей, напоминающий Петербург Даниила Андреева, довольно мрачный и очень узнаваемый. Это город на болоте, в который входит по шпалам дьявол:
Когда дьявол войдет в этот город по шпалам,
В косолапом пальто, с забинтованным ртом,
Или на небе глаз нарисуется паром,
Или вырастет пудель на месте пустом
Вдохновляют Валерия Шушары, Синявино, Весёлый посёлок, Красносельское шоссе… Может быть, Валерий – первый поэт, написавший про иные из этих пригородных мест, воспевший их.
В сборник вошли три цельные книги стихов под одной обложкой. Расположены они не по хронологии: сама последняя по времени написания – «Тёмная ночь» (2015–2019) – открывает сборник, затем идёт самая давняя по времени книга, «Вверх по теченью (2006–2012), а последней в сборнике поставлена книга, написанная между первыми двумя, «Рыбы и реки» (2012–2015). Если говорить о движении поэтики Валерия в этих книгах, то удобнее будет рассмотреть их в хронологическом порядке.
В самой ранней из книг – «Вверх по теченью» – много описательных стихотворений, есть стихи-песенки, стихи-считалки с бойкими «детскими» ритмами. Именно здесь мы больше всего видим мрачного гротеска, фантасмагории, образа города. В этих стихах быт и детали повседневной реальности, наверное, наиболее выпуклы, фактурны, но и явной фантастики тоже больше. Она приходит вместе с бытом, преображает его. В отличие от других книг, вошедших в сборник, в книге «Вверх по теченью», как мне показалось, меньше происходит глобального раскрытия мироздания, разворачивания мирового горизонта, а больше – погружения в единичные, конкретные топосы.
