Он всегда ненавидел своё отражение. С того самого возраста, когда стал осознавать своё «Я». Глядя на оттопыренные уши, выпуклые глаза непонятного, так называемого серо-буро-малинового цвета, жирную кожу, похожую на пористую губку, сальные волосы, которые казались грязными даже после мытья, Громов испытывал к себе омерзение.
Громов Денис рос с матерью, которая работала проводницей на поезде. Отец ушёл из семьи, когда он только родился. Когда ему было лет семь, он прямо решил спросить о том, что мучило:
– Мам, папа ушёл из-за меня? Из-за того, что я такой урод?
Мать рассмеялась, как ему показалось, очень фальшиво и начала уверять, что он вовсе не урод, и когда подрастёт, за ним толпами будут бегать девушки…
Бабушка умерла, когда Денису было пять лет и до самой школы мама брала его с собой в поездки, потому что присматривать больше было некому. Когда он пошёл в школу, мать решила, что пришла пора на время её поездок оставлять Дениса одного. Он быстро научился самостоятельности и никогда не жаловался на одиночество.
А поездки с матерью на поездах Денис очень любил и часто вспоминал. Ему бесконечно нравились мерный перестук колёс на стыках, лёгкое покачивание вагона, проносящиеся мимо пейзажи и станции, такие похожие и такие разные, манящие таинственностью и недосказанными историями.
В одну из таких поездок с ним произошёл случай, который надолго остался в памяти.
Был знойный июльский день. Денис постоянно мучился от жары и мать всё время наливала ему газировку, которую он обожал и готов был пить литрами. В поезде, как назло, сломался кондиционер. Мама раздобыла небольшой вентилятор, который, впрочем, мало помогал, лишь гонял горячий воздух по маленькому купе.
Ночью Громов проснулся от нестерпимой жажды и одновременно ощущения переполненного водой организма. Мамы в купе не было, возможно, отошла по своим делам. Денис слез с верхней полки, на которой обожал спать и отправился в туалет.
На обратном пути в тусклом свете едва горящей лампы ему показалось, что в их с матерью купе нырнула тень взрослого мужчины. Денис даже глаза протёр, пытаясь понять, не померещилось ли. Решил, что показалось и зевая, вошёл в душное помещение.
Денис сильно вздрогнул, потому что в темноте заметил чернеющий силуэт сидящего на материной полке человека. И это была не мать! Его охватило дикое чувство, ощущение первобытного ужаса, от которого мгновенно затошнило, как будто вся выпитая за день газировка, зашипев, вспучилась и поднялась к горлу.
Силуэт казался совсем чёрным на фоне чуть более светлого окна. Человек безмолвно сидел, облокотившись о столик.
– Кто здесь? – слабеющим голосом спросил мальчик, обмирая от страха.
– Привет, Денис, – приятный мужской голос был ровным, совсем не страшным, и Денис попытался себя успокоить. Видно, это пассажир, которому не спится. Вот только что ему надо?
– Денис, ты не пугайся. Я твой друг. Я давно за тобой наблюдаю и знаю, что иногда ты очень сильно страдаешь. Когда тебе будет очень плохо и понадобится помощь, закрой глаза и мысленно произнеси: «Тень, приди и помоги!» Запомнил? – Слова, которые Громов услышал во мраке, казались фантастическими. Может быть, он сплю? Денис кивнул, хотя во мраке это вряд ли можно было увидеть.
– Сынок, ты чего не спишь? – мальчик вздрогнул и оглянулся. Дверь откатилась в сторону, впустив в купе скудный луч света. На пороге стояла встревоженная мама.
– Тут… пассажир, – промямлил он, показывая рукой на мужчину.
– Кто?! Тебе приснилось. Ложись спать, Денис! – убеждённо произнесла мать.
Громов повернулся и обомлел. Страх, тонкой ледяной струйкой заполз за шиворот, неприятно холодя вспотевшую спину. На полке никого не было. Лишь вмятина, оставшаяся на постельном белье, говорила о том, что там недавно кто-то сидел.
«Приснилось! Это был просто сон!» – твердил Денис себе, забираясь на полку. Но тревога и липкий страх долго не отпускали. И сама встреча осталась в памяти надолго.
Иногда Громов порывался проверить, что будет, если позвать тень: закрывал глаза и собирался произнести слова. Ему было страшно и одновременно дико любопытно узнать, кем же был этот загадочный пассажир. Но всегда в последний момент на мальчика накатывало то самое первобытное чувство ужаса, которое он испытал в ту душную ночь.
А потом Денис и вовсе забыл про странного незнакомца и его слова. Не до того стало. Мальчик взрослел, а вместе с ним росли его проблемы. Оптимистичные прогнозы матери о толпах поклонниц не сбылись. Дальше становилось только хуже.
В тринадцать лет к сальным волосам и тщедушному маленькому телу, которое, казалось, никак не хотело расти, прибавились прыщи, обильно усыпавшие лицо и сделавшие его ещё более отталкивающим в глазах девчонок. Но зато незаурядная внешность Громова стала объектом насмешек со стороны одноклассников, а точнее – верзилы Силантьева Кольки, по вполне логичной кличке «Сила» и двух его верных прихвостней Жигунова Валерки «Жиги» и Шестакова Юрки «Юрика». Причём, если брать по телосложению, тот же Юрик был ничуть не крепче Дениса, но в компании своего повелителя Силы, вёл себя как будто был чемпионом России по каратэ, это как минимум.
Существование Громова, и без того нелёгкое, стало совсем невыносимым. Ладно бы, он был отличником, с ним старались бы дружить ради того, чтобы списать. Но учёба давалась Громову тяжело, читать он не любил, цифры на уроках, связанных с вычислениями и формулами, начинали складываться в немыслимый хоровод, перескакивая с места на место. Словом, Громов Денис был аутсайдером на всех этапах своего жалкого существования.
Насмешки над Денисом стали смыслом жизни Силы и его шестёрок. Ходить в школу с каждым днём было всё тяжелее: издевательства над внешностью, небогатой одеждой, которые заставляли Дениса ещё глубже втягивать тонкую шею в плечи и ещё больше сутулиться чередовались с издёвками от других ребят и даже девчат. Как будто желание унизить кого-то, почувствовать себя высшим существом, оказалось заразным. Иногда Громову даже казалось, что ребята в классе соревнуются, кто больше его оскорбит.
– О, Сопля! – приветствовал его по утрам Сила, а потом продолжал – Ты в новых джинсах, что ли? В секонд-хэнде скидки? Или с пьяного бомжа снял?
Он делал вид, что принюхивался, а потом брезгливо зажимал нос:
– Ну точно, с бомжа стащил. Не стыдно тебе, Сопелька? Так бедолаг обижать?
Самое противное было в том, что он не находил слов, а заискивающая улыбка, которая ползла по губам, с каждой секундой становилась ещё жальче. Он ненавидел себя в такие минуты. Но ещё больше Громов ненавидел Силу с его насмешками и хихикающий класс. Каждое утро Сила находил новые темы для насмешек. Поначалу невинные, они становились всё злее, больно ударяя по самолюбие, которое и так скрючилось в крохотный слипшийся комок.