И Шаман ударил в «бубен»! От такого удара искра, словно из горящего ночного костра, выскочила из глаза Эльбруса Эверестовича, и он полетел в чёрное пространство огромного деревянного сарая. Приземлившись, он ощутил спиной, что лежит не на земле, а на чём-то высоком и совершенно неровном и только на ощупь определил, что лежит на колотых дровах. Шаманов удар «колотухой» забросил его на самый верх заготовленных и аккуратно сложенных в поленницу берёзовых дров. Придя чуть в себя, он попытался встать, но кусок широкой, обломанной и пробитой насквозь гвоздями доски проколол новые галоши и впился ими в каблуки башмаков. Быстро встать не получалось, и его тело начало медленно сползать вниз по скользкой бересте свежих, недавно наколотых, дров.
Доска накрепко присосалась своими ржавыми, столетними «пиявками» через галоши к каблукам старых башмаков.
«Надо ноги уносить быстрее, пока не подошёл Шаман со своими колотушками. Ещё пару раз заедет и мне уже не подняться».
Внезапный приступ кашля (остаточное явление перенесённой недавно простуды) растряс худое тело, и очередная порция тяжёлых поленьев, скатившись сверху, накрыла его с головой. В глазах почернело, круги-круги… И Эльбрус Эверестович впал в полное беспамятство.
Шаман, словно взбешённый конь, бьющий копытом, растирал сапогом брошенную на пол папиросу и громко сопел, раздувая и без того широкие ноздри. Ему бы заржать сейчас – он так был похож на дикого, необузданного жеребца. Плюнув на пол, стал медленно подходить к куче поленьев, заваливших незваного в его сарай гостя. С помутневшей от бешенства головой, шёл с одной мыслью – продолжать бить и бить в «бубен». Но, раскидав дрова, вдруг передумал. Недовесок-Фармацевт, так он называл гостя, находился в полном отключении сознания.
Охота бить в «бубен», оглушённого поленом Фармацевта, сама собою отпала. Он грубо схватил его за грудки стёганой фуфайки, приподнял и попытался поставить на ноги. Фармацевт тут же рухнул на пол, задрав худые ноги с прилипшею доской. Громко матерясь, Шаман цепко, обеими руками вцепился в неё и рванул на себя, но она не хотела расставаться с блестящими галошами, плотно насаженными на башмаки.
– Да разъе…. твою-то мать, сказочник хе… в! Как Кощей в золото вцепилась, гниль деревянная! – раскидав сапогом в стороны поленья, Шаман потащил Гималайского за доску ближе к выходу, где солнечный свет пробивался в открытую дверь сарая. Немного успокоившись, стал думать, что делать дальше с этим Недовеском, смирно лежащим.
Он быстро вышел из сарая и направился к деревянному забору, сплетённому из двухметровых штакетин. Его озверевшее лицо не выражало абсолютно никакого сожаления к лежавшему без памяти гостю, и ещё больше взбесило его то, что он тихо так лежит, он же собрался его бить.
В заборе, выбрав потолще и попрямее, почти в два метра штакетину, выдернул её и тут же проверил её прочность на своём колене. Палка гнулась, но переломить её он не сумел.
– Ух, добротная, хороша дубина! Для распятия по-китайски, в самый раз сгодится! Кхаа… а, кхаа, кха…! Ты сейчас узнаешь, Недовесок, что это такое, по-китайски…, вот воскрешу ща тебя, и начнёсси распяливаться, – он схватил дубину по середине и поспешил в сарай, пока гость не очухался и не стал орать. Перешагнув через порог сарая, Шаман, ударив ладонью по деревянной рукоятке топора, вытащил его лезвие из широкого пня, уселся на него и положил топор рядом. На дубовом пне, служившим не один десяток лет для рубки дров, удобно было сидеть, как в комфортном кресле.
Вытащил из кармана штанов мятую пачку папирос, сосчитал их, оставалось пять штук. Глубоко затянулся крепким табаком марки «Север». После сделанных двух затяжек, лёгкое головокружение ударило в голову, гнев, почему-то резко сменился на милость. В «бубен» точно бить не будет! Шаман смотрел на дубину, которую выдрал из забора, и настроение на предстоящую с «художественным оформлением» работу с каждой минутой нарастало. В голове дикого художника что-то начинало зарождаться.
– Ну что, псина псковская? Доскакался, козёл! Ща твои копыта с граблями и всё, что висит на тебе, Кощей, на вертел крутить буду, до последнего пальца! И это только начало! Ни мамка твоя, ни Манька моя, как бы не пялились, ни в жисть не распознают, кем ща станешь у меня. Китайцы, хошь и дураки нищие, но в этом деле большие умельцы, нам далеко до них. Если Бог даст Хунь Ваня увижу, в копыта ему китайские с большим уважением поклонюсь. Учителю моему! – Шаман ещё долго что-то говорил о страшных китайских изобретениях лежащему неподвижно Гималайскому, и наверно к лучшему, что тот ничего не слышал. От жутких слов такого рассказа, если бы они дошли до ушей любого лежащего в Шамановском сарае, никакая бы прибитая к галошам доска не удержала бы никого в этом страшном, огромном сарае. С Шаманом шутить было опасно, в гневе он был совершенно непредсказуем.
Сарай был большой, высокий иимел три двери: с фасада и с торцов. Он служил и курятником, и дровяником и хранил разное старьё и барахло, благо, что места хватало для разного хлама, где ещё и танцевать можно пьяным в раскорячку даже.
Прогулявшись по необъёмному деревянному строению, доставшемуся в наследство от далёких предков, Шаман возвратился с радостной гримасой на лице к месту, где оставил гостя, и опять уселся поудобней на пень, в руках он держал толстые пучки перьев – в одной куриные, в другой гусиные, длинные и широкие.
Затягиваясь снова папиросой, он соображал, как и куда их приделать, эти перья? «В курятник к курям сходить надо, а у петуха дерьма свеженького попросить и пару-тройку яиц для клейкого замеса, чтобы наверняка и надолго. Харю измазать и в перьях обвалять – это самое первое. Дерьма много надоть: башка, ноги, руки, а на фуфайку, сколько уйдёт…!» – так решил Шаман и направился к поленнице дров надрать бересты, а потом идти в дальний угол, к курятнику, где куры уже готовились ко сну.
Куриный муж первым соскочил с жердины и принял боевую стойку – не допустить в свой гарем в тридцать куриных душ чужака, будь он даже хозяином всего сарая. Не церемонясь, Шаман поддел его носком сапога снизу под брюхо. Петух даже крылья не успел раскрыть, как очутился на самой верхней, пятой жердине. Курятник орал! Куры сыпались вниз и со страшным шумом разбегались по всему сараю.
Шаман спешно загребал в бересту дерьмо, он боялся, что от такого не прекращающегося дикого кудахтанья очухается Фармацевт и добавит ещё больше шума.
«Гнуть его срочно надо, если уже не очухался, а петуха зарубить! Ишь, шпоры в сапог вонзил мне, хозяину! Ладно, с петухом потом. С этим разобраться надо, пока не убежал», – с берёзовой берестою в обеих руках полных дерьма, по пути захватив из гнезда два снесённых яйца, он почти бежал к «дорогому» гостю со свежими гостинцами в руках.
