Когда Алиса была маленькой, родители часто отправляли её к дедушке в Санкт-Петербург. Тогда ещё Ленинград. Имя изменилось, а город остался прежним. Вот странно. Алису по-прежнему зовут Алиса, но по сравнению с этим городом она изменилась настолько, что впору брать себе имя КПДЖ469058 и принимать марсианское гражданство.
Даже трамваи остались такими же, какими она их запомнила: грохочут по рельсам, дребезжат стеклами, и вслед за стеклами трамваев дребезжат стекла домов и, должно быть, сервизы в застекленных горках, и стёкла самих горок тоже позвякивают, и хрустальные люстры подпевают им тоненько-тоненько, и от этой многоголосой переклички стекла и хрусталя кажется, что сам город едет куда-то по невидимым рельсам, прокладывает маршрут из сегодняшнего дня в завтрашний. А может быть, это едет у города крыша. А может, и не у города.
Дедушка любил ездить на трамваях. В кармане у него всегда была пачка талончиков, которые надо было вкладывать в компостер, похожий на редкозубую металлическую пасть. Пасть прокусывала в билетах аккуратные круглые дырочки, и Алисе всегда – ну, почти всегда – выпадал «счастливый билет». Тогда ей казалось, что «счастливый билет» – это норма, в порядке вещей. Если ты едешь в ленинградском трамвае, то тебе непременно выпадет «счастливый билет». Только много позже она поняла, что дедушка нарочно копил такие билеты к её приезду и ловко вкладывал между обычными «несчастливыми» талонами, вытаскивая очередной «подарок судьбы» как бы случайно.
Трамваи были самыми подневольными механическими животными в этом городе. Алиса составила целую таблицу свобод и несвобод колёсных и моторных существ. Например, частный автомобиль мог ехать туда, куда ему заблагорассудится, а автобус уже слушался маршрута. Хотя ему ничего, вроде бы, не мешало свернуть немного в сторону. Автобус подчинялся только расписанию, а троллейбус был привязан рогами к электрическим проводам. Даже когда он поворачивал туда, куда нужно, провода на всякий случай били его электрическим током – чтоб знал, что ему будет, если убежит с трассы. Но хуже всех было трамваю. Рога его томились в плену у проводов, а колёса были закованы в узкие колеи рельсов. Тут уж не сбежишь в сторону от когда-то проложенного маршрута, не скроешься от своей судьбы.
Из этой стройной таблицы выпадали поезда: пригородные и дальнего следования. Уж они-то никогда не были пленниками человека. Наоборот – пленником поезда становился сам человек, решившийся на далёкое путешествие. Ведь стоило ему сделать что-то не так – и его могли высадить в метель и буран на маленькой платформе в степи. Вокруг – ни души, только волки воют. И когда поезд скроется, станет понятно: это никакая не степь, а другая планета. И выбраться отсюда не поможет даже другой поезд – потому что не ходят здесь поезда, только космолёты летают: приземляется один, раз в сто лет, из него выходит бригада ремонтников, поправляет никому не нужные рельсы и шпалы, подновляет платформу – и поскорее покидает это неприветливое, пустынное небесное тело.
Алиса проводила взглядом знакомый питерский трамвай, оставшийся далеко позади. Автомобиль по-прежнему был самым свободным из подневольных механических животных большого города, а водитель, которого она наняла, умел уходить из-под шаха, именуемого пробкой, и избегать мата – вечного дорожного затора – с ловкостью опытного гроссмейстера.
Можно целый день разъезжать по этому городу – особенно по набережным! – и не надоест. Но ради такого развлечения Алиса не стала бы покидать Москву: там тоже есть и набережные, и автомобили. И пробки. Алиса знает сто тридцать три сравнительно весёлых способа убить время в пробке. Когда-нибудь напишет об этом книгу. Когда времени будет побольше.
Зачем она на самом деле сюда вернулась? А вот об этом она никогда не напишет – даже в свой блог.
Было такое сказочное время, когда дедушка любил только одну Алису и привозил её на трамвае в выдуманный им самим Музей городских историй. Летом ли, зимой ли, ранним утром или на закате дня, Музей этот был загадочным и чуть зловещим, необъяснимым, как памятник давно исчезнувшей цивилизации, и притягательным, как фильм «Детям до 16». Ни одна Пещера Ужаса с ним бы не сравнилась.
Находился этот Музей… Да он где угодно мог находиться. Были бы в меру мрачные, в меру проходные дворы – у дедушки всегда была наготове жуткая или смешная история.
Алиса и дедушка вступали под тёмные гулкие своды, проходили через пахнущий плесенью и кошками подъезд, выбирались на воздух и оказывались пленниками замка: двора без единой арки. Дверь за спиной со стуком захлопывалась. Алиса зажмуривалась, вертелась вокруг своей оси, раскинув руки, а когда открывала глаза – не понимала, с какой стороны они вошли в этот двор, и тут ей становилось по-настоящему страшно. Алиса и дедушка измеряли двор шагами, прикидывая, не будет ли им слишком тесно в этой камере. Находили, что будет тесно, и очень скоро. И начинали планировать побег. Алиса подбегала к двери, которая, как ей казалось, привела их сюда, распахивала её – но не видела сквозного прохода. Только щербатые высокие ступеньки уходили вверх, в темноту. Следующая дверь. Следующая. Страх – всамделишный, ледяной, а не газированный – сковывал движения. Пути назад не было.
«Такой эффект. Внутрь можно войти, а наружу – уже нельзя. Придётся нам куковать тут вечно», – говорил дедушка.
«Как же жители попадают домой с улицы?» – испуганно спрашивала Алиса.
«Они влезают через окошко первого этажа, с той стороны дома. Поэтому всегда носят с собой приставную лестницу. Вот ты берёшь с собой приставную лестницу, когда выходишь из дома?»
«Не беру. А если постучать по подоконнику – нам спустят лестницу?»
«Нет. Они скажут – уходите, как пришли, а не то мы спустим собаку».
Наконец, дверь, ведущая в ещё один сумрачный двор – находилась. Там уже поджидала новая история. В этом дворе свершилось кровавое убийство – из мести, конечно. Имени мстителя, так же, как имени жертвы дедушка не помнил – давно это было. Но двор ничего не забыл: стоило войти в подворотню и крикнуть, даже совсем тихо – и стены возвращали, усилив многократно, последний крик человека, умершего здесь не своей смертью.