Анастасия Суворова - Творец

1. Пролог

«В бесконечном стремлении походить на Создателя, человек обречён творить» – значилось на могильной плите Виктора – старинного друга двух парней, что пришли проститься с ним.

Каждый из них по-разному понимал эту эпитафию, но придумал её именно Виктор, и парням казалось правильным проводить его этими словами.

– Тебе не кажется, что это всё-таки странно – хоронить пустой гроб? – спросил Сеня, поправив именную табличку.

– Странно, но и Ви был чудаковатым, даже для художника, – отозвался Кирилл, смахнув упавший кленовый лист с надгробной плиты.

– А я всё-таки думаю, мы поторопились, – снова сказал Сеня.

– Я тоже всё ещё надеюсь, – отозвался Кирилл. – Всё жду, что у меня зазвонит телефон, и я снова услышу его голос. Но… короче, это невыносимо. Именно поэтому мы и устраиваем это прощание. Сил нет больше ждать!

Сеня поднял воспаленные глаза на Кирилла. Шмыгнул носом.

– Я сегодня, знаешь, поймал себя на том, что выискиваю в толпе ту девчонку, ну странненькую, от которой у Ви чердак потёк, – признался он.

– Ага! – возбудился Кирилл. – Вот именно из-за таких вот дамочек и теряешь лучших друзей!

– Да нет, не думаю, что дело в ней. Хотя… – пожал плечами Сеня.

– В ней, в ней, в ком же ещё? Сама она бедовой была и нашего Ви в свой омут безумия утащила.

Парни вздохнули, вспоминая нимфоподобную девчонку их пропащего друга, из-за которой с ним начали происходить странные, поистине сверхъестественные события. Потом положили у свежей могилы букет ирисов, кристалл аметрина и молча побрели в бар – в их любимый бар, чтобы выпить за своего гениального и так загадочно покинувшего их друга.

2. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Стены и двери.

«Божий мир еще не создан.

Не достроен Божий храм.

Только серый камень роздан.

Только мощь дана рукам».

Ю. Балтрушайтис

Только на официальном сайте книга выходит в новой редакции со всеми изменениями в сюжете.

3. Глава 1. В которой ничего не происходит.

В бесконечном стремлении походить на Создателя человек обречен творить. Но то, что выходит из-под руки художника, лишь слабая тень его фееричных фантазий.

Жизнь прозаична, заурядна и рутинна, но творчество – это нескончаемый лабиринт возможностей, где у каждого индивидуальный маршрут. Есть в нем и поэтичность, и гармония, и внезапность откровений, и тайна. Смысла, правда, в нем маловато. Зато оно само чудесным образом наполняет серую повседневность радужной значимостью. В довершении ко всему эта безудержная вакханалия сопровождается зудом тщеславия.

Меня мои друзья по цеху частенько корят за излишний символизм и пошлую мистику. А я так считаю: творческая жила на то в человека и впаяна, чтобы он унылую обыденность яркими красками расцвечивал. Преобразовывал банальность бытия, вносил в пыльную бытность искру и делал свою жизнь сказкой. Материал не имеет значения. Образ мыслей – вот что делает тебя художником!

Искусство – луч просвещения, воплощенная мечта, прорыв в беспредельность! Так я наивно полагал, пока не стал с его помощью зарабатывать.

Оказалось, что изобретательные и неутомимые менеджеры мира сия, давно призвавшие искусство себе на службу, уже заняли все коммерческие ниши, задав тон на легкоперевариваемый ширпотреб.

Нет, самовыражаться, исторгая из себя семена невиданного концептуализма, можно сколько тебе вздумается. Только вот желающих спонсировать все это высокохудожественное безобразие, как и сотни лет назад катастрофически мало. Зато тех, кто готов все это новаторство плодить, страшно много. Вот и выходит, что одни художники творят для того, чтобы вдохновлялись другие, поднимаясь по ступени совершенствования и отдаляясь от общепринятого хорошо оплачиваемого формата.

Позже мы захлебываемся в потоке критики и сдаемся – лепим дешевый китч (хотя вопрос цены может существенно варьироваться). Но и тут остаемся не у дел. Проблема в том, что хорошие художники, как правило, очень плохие менеджеры, о чем мне неустанно напоминают мои родители.

Но о них позже, разве можно думать о грустном, когда за окном столько света.

Люблю, когда утро встречает меня солнцем. Я тогда подолгу лежу в постели, разглядываю стоящие на подоконнике сосуды, фигурки и слепки. Множество маленьких солнц, спускаясь в такое утро на мои запыленные творения, преобразовывает эту батарею несостоятельности, давая надежду, заставляя думать, что день будет чудесным. Ведь не может же день быть не чудесным, когда он так сверкает с самого утра?

Но день мог. В отличие от меня, день мог себе многое позволить. Я вообще, если честно, за перламутровыми границами творчества был весьма никчемным, мало на что способным типом. Например, я не мог себе позволить отдельную квартиру. Пробовал снимать угол в коммуналке. Был выдворен после первого же сеанса масляной живописи. Соседка – патлатая стерва, долго визжала, что все ее «левайсы» и «адидасы» провоняли скипидаром. Поэтому я и живу в мастерской.Правда, ради этого андеграундного рая я вступил в Союз художников и теперь вынужден отрабатывать социальные блага, выставляясь на периодических показульках.

В общем, это сладостно начинающееся утро, которое не мог смутить даже застоявшийся в мастерской перегарный смрад, испортила-таки трель дверного звонка.

Истерический звук не сулил ничего хорошего. Так трезвонил либо Женька с четвертого этажа, когда я его заливал, либо мать. Женьку я залить не мог, потому что вчера даже воду не включал. Пришел во втором часу ночи от Гальки и, не раздеваясь, бухнулся спать. Даже портвейн не допил.

– Значит мать, – уныло заключил я и тут же, как по мановению волшебной палочки, солнце выключили. Мир снова стал сер и убог.

Распахнув настежь окно и, обрызгав шевелюру растворителем, в надежде перебить винный запах, я поплелся открывать.

– Сколько можно спать, Ви! – проголосила мать с порога. – И почему от тебя так воняет?

– Наверное, потому что я художник, ма, – буркнул я, пропуская их с отцом внутрь.

– Лучше бы ты был автослесарем, – изрек свою мантру отец, – толку было бы больше.

– В двадцать лет ума не было и уже не будет, – напомнил я его любимую присказку.

– В тридцать лет семьи нет и не будет, – посетовала мать.

– В сорок лет денег нет и не будет, – предсказал отец.

– Ну, мне пока и не сорок.

– Вряд ли за семь лет что-то существенно изменится, – убежденно сказал отец.

– Если вы пришли читать мне нотации, то выбрали не самое подходящее время. У меня много работы.

– Тоже мне работа, – хмыкнула мать, – уродами всякими подоконники заставлять. Если так охота кистями махать, вместо того, чтобы делом заниматься, поучился бы у Жени. Вот человек! Даром что художник, а как состоятельно живет. Машину новую, говорит, купил.

– Чему мне у него учиться? – завелся я. – Как зефирные облачка в сиреневых закатах малевать или как нимфеток расписных пузатым дядям втюхивать?