Алексей Михеев - Тысяча девятьсот сотый. Роман-мантра

Художник Анастасия Москвитина

© Алексей Михеев, 2019

ISBN 978-5-4496-8439-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Петрович Дозин, придерживая левой рукой стакан, наполнил его почти до краев водой из графина. Отпивая понемногу, постоял возле окна кухни. За стеклами тринадцатого этажа виднелись такие же высотки, как и дом самого Александра Петровича. Высотки сгруппировались, окружили со всех сторон островки деревьев, зеленевших августовским камуфляжем листвы, но пока еще не окончательно сломили их боевой дух. Вдоль «линии фронта» шло движение – то неторопливое и прогуливающееся, то по-столичному спешное. Осаде периодически подвергались аптека, рынок и сетевой продуктовый – в бой шли отчаянные старики-пенсионеры, скучающие молодые люди, деловитые семейные пары. Хоть глаза Александра Петровича, почти век созерцавшие этот мир, уже не различали деталей с такой высоты, бинокль его цепкой памяти дорисовывал недостающие черты.

Оторвавшись от окна, Дозин захватил наполовину опустошенный стакан и проследовал в свою комнату, или, как он иногда называл ее, «тронный зал». Там он сел в специально изготовленное по его заказу кресло, почти что трон – дубовое, массивное, с прямой крепкой спинкой и резным детальным орнаментом, покрытым разноцветным лаком. Вспомнилось, как лет десять назад это кресло, тихонько матерясь, шутя и потея, с немалым трудом внесли в комнату и поставили у стены двое грузчиков. Так оно простояло до второго года третьего десятилетия двадцать первого века, и стояло до сих пор – оригинальный влетевший в копеечку предмет быта, всегда обращавший на себя внимание тех немногих, кто время от времени оказывался в квартире Дозина. Казалось, что широкие подлокотники вечно обдувает ветром: резец мастера изготовил по макету Александра Петровича согнутые дыханием Стрибога цветы-розетки, летящих птиц, динамичные волнистые узоры и кленовые листья, угоняемые в Вечность воздушными завихрениями урагана. Точно так сейчас уносило в Вечность и самого Дозина. На спинке, перпендикулярной полу, в глаза бросались языки отчетливо выделявшегося багрового пламени. Среди них мелькали ветки деревьев, ночные мотыльки, Луна и звезды. Ножки кресла, словно вросшие, прочно стояли на полу, символизируя землю, и по ним среди драгоценных и полудрагоценных камней спиралевидно поднимались зеленые гады и черви. Глаза у змей были опаловыми. На сиденье «трона» расплескалось голубое озеро с осокой, камышами, лотосами и одиноким белым лебедем.

Допив воду, Александр Петрович убрал стакан на стоявший справа журнальный столик и приготовился к вращению на колесе обозрения прошлого. Необходимо было заново пережить основные моменты былого перед тем, как раствориться в Изначальном Свете вновь.

В зеркале за стеклянной дверцей стенки напротив «трона» Дозин видел себя: легкий, сухой; взгляд при этом тяжелый, въедливый, сильный. Казалось, насквозь всю душу собеседника видит хозяин такого взгляда. Мало кто понял бы: суров-то старец к себе самому… Впрочем, раньше взгляд был добрей. Лицо у старца в пятнах; он давно уже седой как лунь – остатки волос еще кое-где белеют. Александр Петрович очень болен. Под глазами – мешки. По углам рта – смешки-морщинки от столетней мимики. Крупный прямой нос. Спина, спасибо хатхе, выдержала груз лет, не став уродливой от сутулости. Крупные вены на кистях рук, торчащих из коротких рукавов клетчатой рубашки.

Старец выпрямил спину и закрыл глаза, накрыв левой ладонью сжатый правый кулак и перекрестно соединив большие пальцы, после чего положил скрепленные руки между ног. Какое-то время назад он отказался от лотоса и некоторых других асан, бывших ему привычными, и теперь медитировал и посылал сигналы в прошлое сидя.

За девяносто девять лет своей жизни Александр Петрович выстроил прочный мост в прошлое. Впрочем, «жизнь» – некорректное понятие, поскольку все формы «одушевленной» и «неодушевленной» материи всех времен в совокупности – объединенный единством сюжета акт пьесы Изначального Света. Сидя на «троне», Дозин день изо дня сквозь ткань бытия посылал по нейронному мосту в прошлое нервные импульсы. Там, в прожитых годах, осталось почти что всё. Туда, в прошлое, Дозин плавно переходил, растворяясь во времени. Его года – его богатство! Именно так – от слова «Бог». Ибо он и был странствующим Богом, как и всё вокруг – в прошлом и будущем. Некогда Дозин считался человеком будущего, ибо в грядущее были устремлены все его планы и чаяния. Теперь, без сомнения, он был человеком прошлого. Всё меньше живя в настоящем, и всё полноценнее – в мире прошлого, он дожидался времени подведения итогов и последнего перехода.

Александр Петрович принялся делать ежедневную ретроспективную медитацию, и вскоре вся Вселенная запрокинулась, перевернулась, переформатировалась и растворилась в громовом извечном шепоте.