Глава 1
Где начинается знакомство девиц с миром проклятым
«И женщине надлежно смирение проявить и разумение, ибо в том суть женская, и сила, данная свыше. Тогда как мужская суть зело придурью всякою испорчена, оттого и неспокойна, в движении пребывает, в поиске себя и великих свершений».
«Размышления о сути женской и мужской, а тако же о тяжком бремени супружества и прочих важных сутях».
Спящим государь всея Вироссы и земель прилегающий, выглядел до того мирным, что желание пнуть братца куда-то взяло и исчезло. Во сне он шевелил губами и пускал пузырики, губы его то и дело растягивались в улыбке, а светлые реснички дрожали.
Мудрослава вздохнула.
И наклонилась.
Дернула за косу.
– Ай! – возмутился братец, косу к себе отбирая. – Совсем оторвешь, а её, между прочим, знаешь, до чего непросто крепить?
– Не знаю, – Мудрослава прижала палец к губам и огляделась.
Пусто.
Тихо.
Солнце только-только светом плеснуло. Небо серое. И на этой серости темными тенями проступают окрестные скалы.
Девки спят.
И боярыни, которых для порядку отправили, правда, выбравши из тех, что родом поплоше, а то и вовсе сироты. Сироты-то, небось, капризничать не будут.
И служанки.
– Рань несусветная, – Ярка поскреб ребро. Ночная рубаха сбилась, перекрутилась, и теперь из горла выглядывало это вот, чересчур уж мускулистое для девицы, плечо, рыжим пушком покрытое.
– Рань. Самое время оглядеться. Или тебе не интересно?
Мудрослава прищурилась.
Чтоб её неугомонному братцу и не интересно было? Вона, вскочил, рубаху обтянул, правда, резковато чересчур, отчего ткань затрещала, а плечо выглянуло совсем уж неприлично.
– Переодевайся.
Сама Мудрослава отвернулась, больше для порядку, чем из стеснения. А ведь вырос братец. Пусть и не так высок, как отец, и крепости ему не хватает. Вона, тощий весь, что кошак по весне. И взгляд такой же, задумчиво-блудливый.
Женить его надобно.
И поскорее.
Наследников опять же. Глядишь, появятся наследники, то и заговорщики попритихнут с планами своими. Вот только на ком…
Мудрослава подавила тяжкий вздох.
И вправду, что ли, смотрины устроить? Потом, после, по возвращении? Но Яр точно этакою мыслею не проникнется. Да и на кого там смотреть? Девок худородных не допустят, а кого из знатных, тех он уж не по разу и не по два видывал. Все хороши, белы и румяны, да только за каждою родичи гурьбою стоят.
Отцы да матери.
Дядья с тетками.
Племянники, племянницы и все-то, кому надобно будет помочь, услышать, подсобить… этак и державы на подсобления не хватит.
– Эх, хорошо-то как! – Яр потянулся и рубаха, слабо треснув, поползла по шву.
То ли дело иноземная какая царевна. Она, конечно, тоже при родне, но та будет далеконько, за морем, за горами, а стало быть, коли и полезет вдруг в дела чужие, то не с тою прытью.
Вот только…
Вспомнились ладхемские принцессы, на коих Мудрослава, говоря по правде, весьма себе рассчитывала. Вспомнились и от воспоминаний этих зубы свело.
Не девки, а не пойми что.
Кружева, шелка и перья. Лица размалеваны. Волосья башнею уложены, а из нее перья торчат, будто не особа благородного происхождения – хотя тут-то тоже имелись вопросы – а девка худородная, в птичник кур блюсти поставленная.
И главное, что на саму Мудрославу обе поглядывали этак преснисходительно.
Островитянка была хороша. Особенно статью. Глянешь на такую и сразу ясно, что деток родит здоровых, крепких. Да и бояре с такою связываться поостереглись бы, особливо, если б пришла она с дружиною, как водилось в старые времена. Да только глянется ли она братцу?
Тут аккурат имелись некоторые сомнения.
– Скоро ты? – Мудрослава обернулась и вздохнула.
С рубахой и сарафаном Яр как-то да сладил, а вот с косою запутался. Усевшись на полу, скрестивши ноги – вид сделался самый что ни на есть непотребный – братец неловкими пальцами пытался косу заплести.
– Вот горе-то, – Мудрослава дала по пальцам гребнем. – Сядь ровно. И скажи.
– Чего?
– Как оно тебе тут?
Коса – откуда только взял такую, драную, словно из хвоста конского сделанную – плелась легко.
– Не знаю. Места много, только пусто как-то… а тебе как? Глянулся?
– Кто?
Сердце защемило. Всю дорогу на Мудрославу если и глядел, то не жених нынешний, которого, по правде, и женихом-то назвать неможно было, но Старомысл.
И вроде бы ничего-то непристойного.
Просто… случайные встречи.
Осторожные взгляды, в которых обещание виделось. А от этого, увиденного, сердце сбоило. То вскачь неслось, то замирало трепетно. И хотелось порой закричать. Велеть остановиться.
Повернуть обратно.
Но Мудрослава справлялась с собой. И со снами, которые случались после этих взглядов. Стыдные. Непотребные. Заставляющие просыпаться в испарине, сгорая от непонятной страсти.
Вот диво, а ныне-то спалось спокойно.
– Да… не знаю пока. Какой-то он… не знаю.
– Не такой? – Яр дернулся и поморщился.
– Смирно сиди.
– Сижу.
– Не такой… или это оттого, что ворожба на мне? – Мудрослава затянула шелковую ленту, а после завязала бант попышнее.
Достала из шкатулки бусы.
Повесила на шею братцу. А тем еще одни и еще.
– Не многовато? – тот поднял бусы пальчиком.
– В самый раз. Видел, сколько на ладхемках? Как они тебе?
– Женить решила?
– Надо, Яр. Сам ведь понимаешь.
– Понимаю, – вздохнул братец, поднимаясь. А солнце за окном показалось, пока лишь краешком золотым. И золота этого хватило, чтобы выплеснулось оно окрест, окрасивши горные вершины. И те заискрились, засверкали. От этакой красоты душа заныла. И слезы сами на глаза навернулись.
– Знаешь, умыть бы их… а то ж так размалеваны, что лица не видать.
– А островитянка?
– Не, – Яр замотал головой. – Этакая и пришибет ненароком, если чего вдруг. Да и наши не поймут. Чтоб жена крепче мужа была.
И вправду не поймут.
Хотя брехать поостерегуться. Мужа-то она, может, и не всовсем пришибет, а кого постороннего, так и до смерти.
– Степнячка хороша, – он прищурился.
– Не вздумай даже, – Мудрослава уцепилась за округлое ухо и крутанула легонечко. – А то ведь и вправду женю!
Яр скривился.
Неслух… всегда-то таким был… может, оттого, что наследник? Вот и баловали, что мамка с няньками, что после. А он хороший, братец. Незлой.
Шебутной только.
Но это от молодости.
– Идем, – Мудрослава поняла, что времени почти не осталось. Еще немного и замок стряхнет оковы сна, и тогда-то станет в нем людно. А ей хотелось посмотреть на это место в тишине.
И она на цыпочках вышла из комнаты.
Спят.
Тихо спят. Сопят, да боярыня Савровская, честная вдова, старшею над Мудрославиным двором поставленная, во сне похрапывает тоненько да жалобно. Прочие девки тихи. Не ворочаются даже.
Ступали на цыпочках. И что-то было такое в этом побеге, донельзя детское, напомнившее о прежних, почти забытых временах, когда не чувствовала Мудрослава тяжести венца царского.
