Сегодня я умер. Ощущение так себе, если честно. Не то от того, что я умер не так изящно и красочно, как хотелось, не то от самого факта. Не стало меня и все. Умирал я тихо, неспешно. Никого особо не беспокоил своим умиранием. Родные и близкие не грезили о недопустимом (пока что) термине «эвтаназия», так как был я достаточно молод, шибко не мучился, под себя не ходил, по ночам не стонал, кушал все, что давали, иногда даже улыбался. Летальный исход однако же я предвидел. А потому всяк входящего в палату мою о просьбе оповещал. Мол, лучшего варианта, чем сжечь меня и развеять прах над центральным рынком, вам найти не удастся. Не нужно скидываться на гроб, на плиту гранитную, выдумывать без конца эпитафии, которые будет потом вычерчивать какой-нибудь душегуб сорокаоднолетний, освободившийся условно-досрочно. Погребальный саван покупать не придется, да и вынуждать тащить меня через кладбище незнакомых людей, подумал я, что вовсе не стоит. Сэкономят все время и деньги. А время и деньги – самое ценное, что при жизни имеем мы. Я в этих двух товарах, как вы понимаете, более не нуждаюсь. Поэтому хоронить – дело гиблое, бесполезное. Только место занимать буду и обогащать бизнесменов сраных на черных газелях. Хотя мне сейчас, мирно, спокойно лежащему бледнокожему парню, должно быть, по меньшей мере, по надгробному ударному инструменту. Мое дело маленькое – лежать в той позе, в какой положили, не открывать глаза, не вставать и не уходить, дабы сотрудники местного морга не легли рядом. Чем я, собственно говоря, усердно и занимаюсь. Хотя вчера все было иначе. Вчера была жизнь. Жизнь человеческая, насыщенная. Ученые поговаривают, сидя в курилке у Нобеля, что больше ни у кого такой нет. Типа система там эндокринная, гормоны и все такое. Адреналинчик, оргазм, алкоголь, мраморная говядина. Короче, круто живем. Умирать никому не хочется. Разве что слишком старым, беспомощным и дебилам. Еще есть надломленные. Они из окон падают, запрыгивают в петлю, стреляют из пистолета себе в висок, объедаются барбитуры сомнительной. По большому счету они тоже дебилы. Но дебилы особенные. Они не сами такими стали, их довели другие дебилы. Это, кстати, тоже определенная человеческая черта, потому как ни одной кошке, как бы хреново ей не было, не придет в голову запрыгнуть в микроволновку, включить на полную мощность и попросить кота соседского поставить на десять минут, чтобы отмучиться наконец. Даже падая с верхнего этажа, они на лапы свои приземляются и дальше идут, хотя могли и на спину в полете перевернуться. Чтобы наверняка. Но нет. Живут падлюки и спокойно себе ссут за диван в пятый раз. А человек не такой. У него есть матерый мозг, а там вообще хер пойми что. То есть, вроде как, и награда, и наказание. С одной стороны, мы самые развитые у себя на планете, а с другой – дурные мысли приходят в голову только нам. И чем человек умнее, тем большую глупость он совершить способен. Так и живем. А что после? А после мы тоже находим себе укромное место. Придумали себе рай, ад, чистилище. Или это Данте в одиночку придумал. Не знаю. В любом случае, нам повезло больше, чем всем остальным существам. У нас хэппи энд в любом случае будет (для тех, кто вел себя хорошо). Так что мы упорно делаем вид, что умирать не боимся. Но умираем. Неизбежно. Все вместе. Изобретаем коллагеновые крема, пластическую хирургию, пересаживаем себе 3D-органы, эликсир молодости ждем на полках «Ашана». И все равно умираем. Как и случилось со мной. Я жил для того, чтобы наступило долгожданное завтра. А оно все не наступало. Планы строил, деньги копил, обещал с родными увидеться. Но все оборвалось. Как по щелчку пальцев. Дорогой смартфон на том свете мне больше не нужен, папа и мама остались махать мне платочками за кормой. Я так и не увидел светлого будущего, которого ждал с нетерпением. Настоящее казалось убогим, не таким, как у всех. В спальне, в шелковом одеяле, не нежилась Ким Кардашьян, сортир был не золотой, тело недостаточно привлекательным. Жизнь виделась мне скупой, однообразной, неинтересной. Рутина, в которую угодив, я не смог выбраться до последних минут. Но теперь уже нет ничего. Нету прежних чувств, нет счастливой старости. Я все ждал чего-то. Ждал, потому что даже не представлял, как легко, в один миг, все может остановиться. И превратиться в обычный прах. Мой прах. Теперь его, наверное, развеют, как я попросил в завещании, отправленным по «вост аппу» супруге. И в мире станет на одного человека меньше. Но неужели кого-то это волнует? Сегодня последний день. И ты, возможно, еще об этом не знаешь. Твое счастье осталось там – в галерее хайпа и гаджета. А несчастье – оно простое. Как карандаш, который ты стачивать не торопишься. А если даже и начал, то только для того чтобы нарисовать свои серые будни…
* * *
Но безжизненным таким я не всегда был. В смысле мертвым. В смысле еще полгода тому назад я с невозмутимым лицом наблюдал по новостям, как люди пачками мрут от эболы, чумы, короновируса и внезапных взрывов бытового газа, после которых многоэтажные жилые строения сыпались вниз, словно на съемках очередного блокбастера от Феди Бондарчука. Вот так просто. Раз и нет одного подъезда. Целиком. Сверху донизу. И зачем мне это показывать? Чтобы я сиюминутно посты в инстаграмме стал размещать с фоткой дома и словами о скорби и горечи?
С негодованием поднимаясь с дивана я шел на кухню и в одном лишь свете полной луны, падающем на меня из окна, закуривал дешевые казахстанские сигареты, доставленные, конечно же, в нашу страну нелегально. Вероятность смерти от таких псевдотабачных изделий, наверняка, была ничуть не меньше, чем от грозного ВИЧ. Но что делать. Российский акциз дорожал по соображениям государственным, а вэйпы, как считал Леха Щербаков, на которого я был в ютубе подписан – курят одни пидарасы на гироскутерах.
Сидя за столом, я внимательно следил за тем, как тлеет моя сигарета. Я положил ее ребром на стеклянную пепельницу, голову на бок повесил, ни о чем не думая снова зажал ее между пальцами, затянулся, поморщился и смял с отвращением о прозрачное толстое дно. Каждый глубокий вдох этого заграничного дыма, будто очередной клип с участием Моргенштерна, пробирал до легких приступов тошноты, вынуждая начать размышлять и грезить о том, что когда-нибудь все наладиться.
– Леш, ты затрахал! – раздался из-за спины ее пронзительный крик.
Я повернулся в пол оборота. Она свет зажгла. Ее длинные светлые волосы были растрепаны. Глаза яростью полыхали, руки на поясе. Но я скорей обратил внимание на ее шелковую кремовую ночнушку, через которую были отчетливо видны очертания сосков ее крохотных. Я сладостно улыбнулся.
