Вариации на тему «жизнь» и кода
(импровизация вступления)
Да, жизнь – прекрасна, спору нет,
гибка, изящна, целомудренно беспечна
и беспощадна, и жестока, и слепа,
космически богата и по-нищенски бедна,
в скорой медлительности быстротечна.
Изысканно возвышены ее стихи,
и рифмы строгие изменчиво игривы,
и фразы нагромождены, пугливы, сказочно легки,
послушны и податливы, характерно строптивы.
Да, жизнь – чудна, пьяна, магически исполнена вина
и в мелководной бездне широка, реки безбрежны,
гладка ее высокая волна, спокойна буря,
в стенаниях восторг, в рыданиях счастье безутешно.
Размеренно ее водоворот затягивает душу вглубь,
но тело крутится, всплывает на поверхность,
в хмельном угаре чувствуется соль и суть,
а в трезвости просвечивается бренность.
Просты сюжеты, и грубы по-инфернальному ее холсты,
пронзительно контрастные цвета зияют пустотою,
насыщенно поблекли краски, основательны могильные кресты,
и взгляд, как у Мадонны и младенца Рафаэля,
упоительно спокоен.
Да, жизнь – взбалмошна и в яростной любви нежна,
в серьезности структуры бешено смешна и в похоти безгрешна,
напыщенно скромна, неряшливо небрежна и длинна,
когда стоишь вначале; коротка, если взирать в конце неспешно.
Заступница, преступница, страстно желанна, жарко холодна,
правдива склочница, бессребреница бережливо лжива,
уступчиво надменна и ревнива ночью,
нет в лунных глазницах сна,
в них слезы радости, вуаль туманностей и бесконечность
созвездиями в крапинку блестит и перемигивается живо.
Ее мелодия честна, добра и вычурно нелепа, в ней шум дождя,
шелест листвы, волны прибоя, парение ветерка и птичьи трели
смешались в какофонию,
гармонией ласкают уши, благозвучно злят
и перекрикивают вой литавр, флейты стук и звон виолончелей.
И в дисгармонии порядка смысл бессмыслицы познав и уяснив
пристыженную правду хаоса,
весомость бытия, значение обмана,
погруженная в истину душа перерождается
и начинает верить в вечный миф
о карлице-звезде, взлелеянной из искры прародителя-титана.
Одно перетекает во второе, третье породит само себя,
четвертое настроено на семизвучие дорийской гаммы,
пятое дышит, но безмолвно бредит, медленно переходя
к апофеозу и к концу-началу по канонам театральной драмы.
Чуть слышна поступь,
но уверенно тверды шаги, продуманы ходы,
отрезаны пути назад, классически расставлены фигуры,
умело скрыты, зашифрованы, запутаны следы,
в рисунке линий на руке,
в зрачке, в изломах греческой скульптуры.
Ладья, и слон, и ферзь на миллиардноклеточной доске
идут по правилам нешахматной игры-многоходовки,
их в цепочке событий облик
подсвечивает солнцем карту из прожилок на березовом листке,
и Демиурга замысел не ясен, но утонченно прекрасен
и в уме находит отклик.
Да, в жизнь зовет священная весна,
на всех одна, в кокон молвы закутана,
известна норовом и прилежанием,
с сумой знакома незнакомка
и рогом изобилия, она
почти наскучила:
изучена, озвучена, описана на все лады,
расписана по пунктам, в вариациях совсем не нова,
но и людьми измучена,
поклажей на ослов навьючена, и вздрючена, и скрючена,
как горный серпантин, закручена и обжигающе любима и мила
за то, что каждое мгновение удивлять готова.
«Отчего есть призвание внутри человека, и зачем ему в горы идти и ветры вершин покорять?» – спрашивал я себя в знаменательном 2008 году, волею судеб оказавшись в Берлине. Длинный вопрос, замешанный на тяжелом тесте бесконечных размышлений.
«Что знаменательного случилось в этом году?» – спросит воображаемый читатель, заглядывающий через плечо, пока моя рука выводит набор закорючек на листе невинной бумаги. Наверное, в первую очередь это само число, сопутствующее всю сознательную жизнь, а тут еще и годков тебе двадцать восемь, и год с теми же цифрами, разделенными двумя нулями. А в этих нулях, при должных аналитических способностях, чего только ни разглядишь – и вечность, и бесконечность, и, прости господи, туалет. Кто-то ведь придумал использовать эти два нолика для обозначения сортира, то ли по аналогии с окружностью мишени для отходов человеческой жизнедеятельности, то ли еще по каким-то ассоциативным соображениям.
Все-то человеку, и мне в частности, хочется поставить под знак вопроса. До всего докопаться, «дойти до самой сути», как правильно подметил Борис Леонидович. При этом копаем-то мы для чего? Для того, чтобы потом остаться с тем же вопросом или, еще того хуже, заключить, что «нет ничего нового под солнцем»? Или в лучшем случае увидеть в «незнаньи одно прискорбное, но страшного в том нет»?
Почему, однако, в вопросе видится тупик неизвестности? Правильно заданный вопрос – это уже и готовый ответ, и направление для изысканий, а там и новый вопрос обрисуется и уже другой ответ в гости попросится. Вопрос во многом интереснее утверждения и постулата, так как представляет собой открытое пространство, в котором существует множество вариантов решений. Та самая пресловутая амбивалентность, которой любят пугать неопытных слушателей великомудрые лекторы. Слово-то вычурное, а суть простая – распутица: налево пойдешь – коня изломаешь, направо – сам голову сложишь, повернешь назад – всю жизнь вспоминать будешь, мучаясь в неведении.
Самое интересное как раз в том и заключается, чтобы в этом множестве путей «верные» варианты нащупать, ухватить нужную нитку от клубка Ариадны.
На этом месте подключается начитанная птица-секретарь, которая дает справку: для поиска можно использовать разные способы. Можно искать интуитивно – то есть так, как внутренний голос подскажет. Можно искать индуктивно – то есть нащупывая малые связующие звенья, которые ведут к большему. Наконец, мы можем воспользоваться дедукцией – то есть, рассматривая целое, пытаться разобрать общую картину на малые кусочки (винтики, пиксели, штришки).
Вопрос – это перемещение, как мысленное, из точки А в точку Б, так и духовное, из одного мироощущения в другое – поход в дебри собственной души в поисках света, даже если интуиция подсказывает, что конечного ответа не предвидится. Впрочем, и любой профессор, светоч прикладной науки, согласится, что копание вглубь длится бесконечно и, сколько бы человек ни работал над разгадкой, всегда остается нечто малое, неопознанное, требующее дальнейших исследований. Чем дольше размышляешь на эту тему, тем больше уверенности возникает где-то внутри. Вот именно, что где-то, ибо где может храниться уверенность (как некое биохимическое соединение), кроме каких-то областей серого вещества в голове?
