Декабрь, канун Рождества, 1666 год.
Франция, Париж
Люлли.
Он сам и его музыка создают настроение и властвуют над сердцами. Восхищённые
обсуждения и жаркие споры о них не прекращаются при дворе и во всех салонах
Парижа. Теперь королевского учителя музыки и танца называют не иначе как Великий
маэстро. А ведь не так давно итальянец по происхождению Жан-Батист Люлли
удостаивался не более, чем пренебрежительного кивка в свою сторону и
презрительной клички «Флорентиец», к которой чуть тише добавляли «демон», намекая
на необъяснимую, словно само волшебство, силу, которая звучит в его музыке.
В канун
Рождества король разослал приглашения узкому кругу приближённых. Прошёл слух о
том, что на званом вечере будет исполнена новая пьеса Люлли, которую никто ещё
не слышал при дворе короля или в Париже. Новостные листки «Ля Газетт» сообщали,
что репетиции новой пьесы проходили строго за закрытыми дверями и под охраной
швейцарцев из личной гвардии короля. Невозможно описать волнение, с которым парижская
публика ждала назначенного вечера и концерта. Это были и те немногие
счастливчики, кто удостоились приглашения от короля, и те, кто собирались
прийти во дворец в надежде услышать хотя бы отголоски нового музыкального творения
Великого маэстро. А в каком ажиотаже бурлил Париж в ожидании новостей и первых отзывов
о концерте, которому уже пророчествовали бессмертную славу в веках!
Кареты
придворных, как тех, у кого было приглашение на концерт, так и тех, кто не
удостоились этой чести, но искали малейшей возможности приобщиться к столь
важному событию, прибывали к Лувру задолго до назначенного часа. Уже к началу
вечера все залы и галереи королевского дворца были до отказа заполнены толпами
людей, стремившихся попасть как можно ближе к Малому концертному залу.
Карета
с гербами Великого графа де Суассона въехала во внутренний двор Лувра и не
успела ещё остановиться, когда два лакея в ливреях Королевского дома уже бежали
навстречу для того, чтобы открыть дверцы для прибывших почётных гостей.
- Взгляните!
Вас несомненно ждут, моя дорогая! А вы всё ещё сомневаетесь, - с этими словами Эжен-Морис
де Суассон вышел первым и подал руку супруге, не спешившей покинуть карету.
За
время своего двухлетнего отсутствия Олимпия де Суассон успела многое обдумать и
пережить, и, казалось бы, сумела отпустить былое. Расстояние и время не могут
залечить раны ни душевные, ни сердечные, зато прекрасно помогают разглядеть в
далёком и недавнем прошлом всё то, что до той поры не хотелось ни замечать, ни
признавать. Обратив взгляд наверх, в сторону знакомых окон личных королевских
покоев, украшенных венками из зелёных веток остролиста, оплетённых красными
лентами, Олимпия мысленно спросила себя, хотела ли она как когда-то встретить нетерпеливый
взгляд жаждавшего встречи с ней Людовика? Тихий вздох был неопровержимым подтверждением
того, что да, она желала этого, испытывая страх и вместе с тем надеясь на чудо.
Но
прошлого не вернуть. Бывшая фаворитка его величества поправила чёрную бархатную
маску, защищавшую не утратившее свежести юных лет лицо от ледяного декабрьского
ветра, но тут же решительно сорвала её и оставила на сиденье в карете.
- Друг
мой, вы не утомлены после поездки? - с неподдельным участием в голосе спросил
граф, терпеливо ожидая её у дверцы кареты под моросящим мелкой россыпью снегом.
Поездка
от самого Суассона в Париж оказалась для графини тем ещё испытанием! А первая
настоящая метель только добавила дискомфорта в долгой дороге. И всё-таки, когда
по прибытии в Париж она получила письмо с приглашением в Лувр на особый концерт
маэстро Люлли, Олимпия настояла на том, чтобы, не откладывая, послать гонца с
донесением о её прибытии. Да, она вернулась! И у неё была весомая, нет,
драгоценная, причина для того, чтобы немедленно появиться при дворе в тот же вечер,
и тем более присутствовать на концерте Люлли.
О, в
каком упоительном предвкушении она провела всё время в пути от самого Турина назад
во Францию! Ведь именно ей удалось открыть местонахождение и выкупить редкий и
самый мистический, окружённый легендами и тайнами музыкальный инструмент во
всей Европе - Волшебную скрипку мастера Амати. Оценит ли король этот сюрприз?
Об этом Олимпия не думала, не желая возвращаться к ещё не забытым переживаниям.
Но она была уверена в том, что Люлли - сам Великий маэстро, весь королевский
двор и просвещённая парижская публика оценят её подарок. Сюрприз будет воистину
великолепным и волшебным!
- Вам
нужно ещё время, любовь моя?
Она
посмотрела в глаза мужа, которые светились любовью к ней и готовностью даже после
долгой разлуки ждать, сколько бы ни потребовалось. Эжен-Морис Кариньян-Савойский
продолжал стоять возле открытой дверцы кареты, не опуская протянутую к Олимпии
руку, уже заметно дрожавшую от холода из-за ледяного ветра и не прекращавшегося
снега.
- Нет, мой
дорогой, - с улыбкой ответила графиня и кивнула мальчику-пажу, приехавшему
вместе с ними.
Тот проворно
выпрыгнул из кареты с противоположной стороны и подбежал к ней. В руках он нёс небольшой
футляр из буйволовой кожи, с любовью завёрнутый в шерстяную шаль.
Задержавшись
на одно мгновение на ступеньках парадного крыльца, Олимпия ещё раз взглянула на
верхние окна.
Задрапированные
гардины дрогнули, словно кто-то стоял там и наблюдал за прибывавшими в Лувр
каретами придворных. Неужели это был он!? Нет, это было бы слишком хорошо, а во
всё хорошее она более не верила. Нет, не для неё. Не для них вместе. Больше никогда!
-
Спасибо, - тихо шепнула она мужу и, опираясь на его руку, поднялась по скользким
ступенькам.
-
Маурицио, не отставай! - приказала она мальчику-пажу, нёсшему футляр с
сокровищем.
В
анфиладе комнат и в галерее перед Малым концертным залом толпилось множество
народа. Можно было не сомневаться, на премьеру новой пьесы Великого маэстро собрались
ценители музыки со всего Парижа и даже из отдалённых уголков Франции, так как
это событие имело гораздо большее значение, чем просто придворный концерт.
- Его
светлость Великий граф де Суассон де Кариньян де Дрё и Её светлость Великая
графиня де Суассон де Кариньян де Дрё! - объявил церемониймейстер и тут же стих
шум оживлённых бесед и споров, царивший у дверей в зал.
Всё
внимание было обращено к появившейся супружеской паре. Лицо Олимпии излучало
уверенность в себе и в успехе приготовленного ею сюрприза, тогда как её супруг Эжен-Морис
с обожанием и нескрываемым восторгом смотрел только на неё одну. Оба они не
обратили внимания на гул приглушённых разговоров, главной темой которых сделалось
возвращение ко двору гофмейстерины королевы и первой пассии короля. Супруги прошли
сквозь расступавшуюся толпу к широко распахнутым перед их появлением дверям
Малого концертного зала.
