Часть 1.
(вторник, 21 сентября 1956 года)
Тлеющая сигарета, повисшая на стеклянном ребре пепельницы, пёстрая керамическая чашка с крепко заваренным чаем, графитовый карандаш, пара листков бумаги и уже потрёпанный, несвежий номер газеты The Sunday Times – всё это в хаотичном порядке украшало собой массивный дубовый стол, занимавший добрую половину и без того не слишком большого номера отеля. Рядом, расположившись на деревянном стуле с удобными подлокотниками и задумчиво подперев руками голову, сидел молодой человек. Его усталый взгляд блуждал между газетой и окном, наполовину закрытым плотными портьерами соломенного цвета. Совершенно очевидный факт туманности нового дела лишь сильнее изматывал разум многочисленными вопросами. Лениво потянувшись, постоялец сделал очередной глоток терпкого чая и вновь перечитал злосчастную статью двухнедельной давности. В заметке с кричащим заголовком, отпечатанным броским шрифтом, говорилось следующее:
«Сегодня утром от одного из наших конфиденциальных источников, приближённых к Скотленд-Ярду, в редакцию поступило сенсационное известие. В доме номер 23 по улице Холборн найдено тело советского дипломата Андрея Ивановича Смолина. По предварительным данным, которыми располагает полиция, речь идет о самоубийстве. Об этом свидетельствует ряд характерных признаков, в том числе предсмертная записка, найденная в квартире убитого. Следов насилия в помещении обнаружено не было. Предположительно самоубийство совершенно где-то между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, именным револьвером системы Нагана. Напомним: советский дипломат в течение последних трёх лет жил и работал в Лондоне, где занимал должность первого секретаря в посольстве СССР».
«Что ж, – подумал молодой человек, – уверенность полиции Лондона – это серьезный аргумент в деле, шум от которого не затих до сих пор. Факты, улики, показания – всё с педантичной аккуратностью сведено в единую цепь событий и отработано в готовый материал для уголовного судопроизводства. И всё же одна деталь каким-то образом ускользнула от следствия, оставив без ответа главный вопрос: зачем преуспевающему дипломату, чей послужной список мог вызвать зависть даже у самых бескомпромиссных карьеристов, пускать себе пулю в висок? Столь отчаянный шаг должен быть вызван неразрешимым внутренним конфликтом, в то время как суть его осталась неизвестной. Будто его и вовсе не было».
Молодой человек погладил острый щетинистый подбородок, и долгий ход его размышлений внезапно прервало чувство проснувшейся усталости. На некоторые особенности его работы организм всегда отвечал одинаково. Долгий перелёт и бессонная ночь (которая по счёту в его карьере) безжалостно тянули ко сну, будто наливая веки тяжёлым пудовым свинцом. Тряхнув головой и решительно отбросив в сторону стон уставшего сознания, он вернулся к прежнему занятию.
– Итак, – чуть слышно пробормотал он, – всё сомкнулось на рваном клочке бумаги, найденном на газетном столике советского дипломата. Главная улика, центральная ось в конструкции…
Ровный почерк, отлив из чернил слова «Я виноват», стыдливо умолчал о причинах испытываемой вины, приведших к столь драматичным последствиям. Графологическая экспертиза, подтвердив его подлинность, замкнула беспорядочный круг дискурса о скандальном самоубийстве Смолова. И всё-таки в этом деле оставалась какая-то червоточина. Странная, загадочная тень её присутствия заставляла действовать настороженно и с опаской.
Небольшое помещение вновь заволокло клубами сизого табачного дыма. Через приоткрытое окно доносился шум припустившего дождя, и пушистый чёрный котяра, обследовавший подвесные кашпо с цветами, навострив уши, метнулся к ближайшему балкону.
– Да-а-а-а, задачка! – протянул молодой человек, любуясь разыгравшейся игрой стихии.
«Решать её следует путём детального углубления в детали. Дьявол, как известно, кроется именно там. В таком случае с чего же лучше будет начать? Может быть…» – Мысль, так и не доведённая до логического завершения, оборвалась громким стуком, прокатившимся по комнате, словно недостающий удар грома. Молодой человек невольно вздрогнул, но, тут же взяв себя в руки, поднялся со стула и в пять шагов преодолел расстояние, отделявшее его от двери.
– Кто там? – поинтересовался он на хорошем английском.
– Мистер Джеймс Колдбери? – послышалось за дверью.
– Да, что вам угодно?
На этот раз в речи постояльца номера отчётливо послышался характерный американский акцент.
– Меня зовут Брюс Хэндри, и у меня для вас письмо от дядюшки Сеймура, – медленно, рассыпая слова на тянущиеся слоги, проговорил незнакомец. Он явно воспроизводил из памяти хорошо заученное предложение, тщательно стараясь ничего не перепутать.
Щёлкнул замок, и дверь приоткрылась. На пороге появился высокий джентльмен с аккуратными чертами лица и тощей шеей, костлявые пальцы которого нерешительно переминали поношенную фетровую шляпу. На узких плечах визитёра висел помятый однотонный пиджак серого цвета, а на коленях топорщились казавшиеся великоватыми брюки. В одной руке он сжимал сложенный вдвое макинтош, и, как заметил Джеймс, плащ был сухим – значит, человек, стоявший в коридоре, успел попасть в здание отеля ещё до дождя.
– Я пройду? – вежливо поинтересовался незнакомец, окидывая взглядом больших светло-серых глаз тусклое, казавшееся пустым помещение.
– Конечно.
Джеймс сделал знак рукой и послушно, как подобает радушному хозяину, отошёл в сторону.
Скинув плащ на спинку стоявшего неподалёку стула, с успехом заменявшего в небольшой комнатке вешалку, и закрыв за собой двери, Хэндри обратился к молодому человеку, чей взгляд внимательно анализировал малейшие детали в чертах его лица.
– Честно сказать, я вас представлял немного другим.
– Высоким голубоглазым блондином? – с серьёзным видом поинтересовался Джеймс.
– Нет, – ухмыльнулся англичанин, – но несколько иначе. У вас, мне кажется, вполне обывательская внешность, хотя, надо сказать, и не лишённая известной доли привлекательности.
