Андрей
Дай
Выход Силой
Сага
Сказание о сильных и
слабых.
И о том, как трудно отличить
Одних от других!
1148 год по Имперскому
календарю
2763 год от основания
Рима
-
Тако же рубахи нательные чиньскаго шелку, шитые златом, числом восемь. Тако же
порты нательные чиньскаго шелку без прикрас, - губы чтеца, совершенно блеклые,
словно у безжизненного трупа, едва-едва шевелились. Но и этого было достаточно,
чтоб убаюкивать.
-
Тако же кафтан прочный фризскаго сукна, шитый маральими кожами, зачарованными
на крепость, - Светлые Боги! Фризские земли уже под сотню лет, как числятся
Холландской маркой, а несчастная одежда все еще «фризскаго сукна». «Тако же». В
сон клонило пуще прежнего, и только чувство долга... Ну и еще опасение
показаться неблагодарным перед сидящими передо мной тремя торжественного вида
стариками. Да. Долг и благодарность куда надежнее кандалов удерживали меня на
неудобном – прямая спинка, так и норовившая впиться какой-нибудь замысловатой,
вырезанной в дереве завитушкой – стуле.
-
Тако же парадный камзол черного чинскаго шелку, шитый серебром с гербами. В
чехле, - нужно признать: это единственная вещь в моем, готовящемся к переезду,
гардеробе, имеющая большое значение. И это вот «в чехле» для понимающих ушей
звучало куда весомей, чем драгоценный черный шелк или даже серебряная вышивка. Хотя
бы уже потому, что чехлом обычно прикрывают от любопытных глаз наложенные на
одежду зачарования.
Ну
и еще, эта деталь гардероба поедет отдельно от меня. Со мной, но не в моем
багаже. Как и следующая позиция в подходившем к концу списке:
-
Тако же и ларец ручной работы кедроваго древа, в половину сажени длинны и весом
в один пуд, - еще бы ему столько не весить, если он изнутри свинцовым листом
выстлан.
-
Тако же и ларец злаченого дерева с грамотами, - в наш век цифровых технологий,
старинные, писанные на пергаментах и с корявыми, болтающимися на витых шнурах,
печатями, это прямо антиквариат какой-то. Есть же фотокопии и сканы в удобной
цифре на одной малюсенькой флэшке. На кой ляд еще и эту древность нужно было с
собой тащить, было решительно не понятно.
Впрочем,
весь список, все до единого пункты, все вещи скопом и каждую по отдельности мы
со стариками уже обсудили. Мои возражения были выслушаны, и решительно признаны
несущественными под предлогом малого жизненного опыта и присущего отрокам
нигилизма. Еще было что-то про «потом спасибо скажешь», но я к тому моменту уже
смирился, подумав, что это лишь первый из нескольких запланированных переездов.
И что, почему бы напоследок не сделать убеленным сединами дедам-воспитателям
приятное?!
Пришлось,
правда, вчера чуть ли не полдня потратить на осмотр кажущегося бесконечным,
пахнущего пижмой, полынью и еще какими-то травами, вороха одежд. Что, впрочем,
было вознаграждено прячущими в бородах улыбки стариками, пообещавшими выделить
небольшую сумму денег на покупку недостающего в магазинах готового платья. В
городе. Мне самому. Без докучливой опеки старцев, и уж того больше –
официального опекуна.
Жаль,
конечно, что сумма оказалась существенно меньше ожидаемой. Но тут уж ничего не
поделаешь. Этих самых денег у нас вообще не много. Или, если уж до конца быть
честным перед самим собой: мало. Исправление этого печального обстоятельства,
кстати, следовало в числе первых пунктов обширного, разработанного стариками-махинаторами,
Великого Плана.
Слава
Богам, это «тако же» не затянулось.
-
За сим и ответствую, - торжественно закончил убеленный сединами эконом родового
поместья, кряхтя поднялся, поклонился и положил бумагу – спасибо, что не
какой-нибудь пергамент, на стол передо мной. Теперь по вежеству следовало
поблагодарить стариков за заботу и пожаловать чем-нибудь не особенно дорогим.
Сидя. Перед троицей согнутых пополам в поклоне людей, последние десять лет
заменивших мне и нянек, и учителей, и родителей и всю остальную родню скопом.
«Невместно»,
- проговорил я про себя, и встал, - «Тако же и за сим. К троллям!»
А
потом, не успев даже подумать, вполне осознанно, впрочем, плюнув на замшелые
традиции, сделал три шага вперед, и обнял удивленных моей несдержанностью
стариков. Всех троих сразу. Насколько хватало рук.
-
Но-но, Антонушко, - растроганно выговорил воевода, лет уже, наверное,
пятнадцать не водивший рати в бой. – Но-но. Вона ужо и жаром пышешь. И тяжко…
Дар
и проклятие рода. И мое личное. Яркие эмоции или волнения – это не для меня,
если конечно не имею цели убить все живое вокруг. Неконтролируемый, не смотря
на все старания и стальную волю, выброс Силы. На сотню метров, как минимум. А в
бешенстве, так и до версты.
-
Беги, - сделав вид, будто поправил волосы на мохнатых седых бровях, смахнул
слезу galdrasmiðir*.
– Беги уже. Он ждет.
/*
galdrasmiðir – заклинатели, букв. «заклятьекователи» Специалист по зачарованию
вещей/
Кивнул,
сглатывая колючий ком в горле и чувствуя, как в уголках глаз собирается
предательская влага. Развернулся и побежал. Неожиданно полными жизни, не смотря
на раннее утро, коридорами. Прочь-прочь из жарко натопленных, душных палат. На
улицу. На мороз. К небу, к снегу, к воле.
Резкий
переход из тепла на морозец привычно кольнул щеки. Даже не заметил, кстати, как
на плечах образовался полушубок. Не «шитый златом», не зачарованный, просто
теплый и удобный. Такие, что при гостях не надевают.
Голубые
предрассветные сумерки. Тропа, вытоптанная в снегу моими же ногами, кажется
синей, словно бездонное море. Будто бы и бегу я, как какой-то ближневосточный
бог, прямо по воде. Совершенно не морские запахи только все портят. Пахнет
снегом, морозом и совсем чуть-чуть – навозом. Что поделать?! Коровы производят
не только молоко. Прячу улыбку за привычной маской невозмутимости, но в душе
смеюсь. Потому что скоро. Скоро, скоро, скоро. Завтра. Будущим уже утром я
поеду. Не так уж и важно, куда и зачем? Главное – откуда! Прочь от нудной
учебы, навязчивой опеки и бесконечных ворчаний. От древней, навсегда застывшей, словно муха в смоле, в прошлом веке усадьбы.
Вперед, к людям, в цивилизацию, к жизни и движению. Переменам.
И
возможно, понятное дело не завтра, но когда-нибудь – точно, я увижу своими
глазами то самое глубокое синее море. И проверю, так ли уж сложно: ходить по
воде?
Хмурые,
темные, по брови присыпанные снегом, мохнатые пихты. Узкая тропа прихотливо
изгибается, минуя снеговые ловушки-шутихи. Еще сотня больших шагов, еще
немного, и я на берегу огромного спящего подо льдом озера. Здесь узкая, злая
речка терзает равнодушные льдины, не давая крохотной полынье замерзнуть даже в
самые лютые морозы. И здесь же, почти у самой кромки воды, вытоптанный пяточек
с бревном-плывуном, на котором любит сидеть дед.
