Упомянул недавно в разговоре мельком, что находилось, де на месте теперешней моей работы то-то, да то-то, и услышал в ответ категоричное «Нет». Не было, мол, вблизи ничего подобного, потому что, видите ли, оппонент мой родился и вырасти сподобился именно здесь.
–И быть- говорит: – Не могло, потому что тогда бы я знал.
Мне бы, самое-то логичное и правильное- начать ему рассказывать о старой Самаре, о посёлках и слободках, о стихийном разрастании во времена оны города от старого центра вширь безо всякого утверждённого плана, но… Вижу- не проймёшь. Не примет человек истории, отличной от той, которую … всё одно, он не знает. А другие- те, кто знаком с Самарой не понаслышке, моего много поболе, из документов почерпнутого, помнят. Ну оно, разумею, супротив документа не попрёшь, да и смысла в этом- ровным счётом никакого. Только… по иному вопросу сколько ни закидывай удочки самым из окружающим понтов… авторитетным, да в теме сведущим, результата – ноль. Да попросту и нет информации о чём-то, будто и само этого «что-то» не имело места быть. Настолько, всегда, многое было обыденным, неинтересным, и вроде бы существовать должным вечно, что ни в чью казённую чиновную голову не приходило сделать про это какой-то записи. Так пожило-побыло это «вечное», да благополучно и растаяло, как во времени, так и в людской памяти, на простое, привычное и близкое, не гораздой.
Схожая ситуация и с Ямами, от которых осталась всё же частичка. И, коли уж выпала мне доля прожить там некоторое количество лет, наблюдая с интересом совершенно новые для видавшего ранее исключительно деревенскую неторопливую жизнь мальца, картины городского уклада, попробую описать собственные свои впечатления. Таки бросьте сказать о том, как может шпендик, вчера ещё скакавший верхом на свинье, пасший скотину, варившийся в деревеньке о тринадцати домах, понять, осмыслить и запомнить столько незнакомого. Возможно потому и разобрался, да запомнил, что небом и землёй явились житие сельское и городское. Что впечатления оказались настолько сильными и впечатались в подкорку на всю жизнь. Не верите? Сказать по-правде, и сам не то, чтобы не верил, а и не думал об этом допрежь того, как взялся описывать, кратко – сперва представлялось- сами Ямы, некоторых их обитателей, пару-тройку местных предприятий, и собственные свои похождения середины семидесятых. Цепная же реакция, оказалось, происходит и в выуживаемых из тёмных извилин воспоминаниях тоже. Описываемые друзья манят на свет своих приятелей; школа напоминает о мероприятиях внешкольных; а, скажем, игры в кучах насыпанной глины- отчего-то о визите в детскую стоматологическую клинику. Крэкс- фэкс-пэкс- и уже не я властелин повествования на определённую тему, а некое подобие Кракатау, рвущееся из туманных глубин памяти стало хозяевать моими пальцами, мучающими кнопки старой «Клавы». Слой за слоем лавово выплёскивается наружу и, едва не бессознательно преобразованное по минимуму мною, застывает, преобразовываясь в буквы, слова и предложения, чтобы назавтра оказаться под слоем новых, ещё горячих фраз и абзацев.
И, как знать, не окажется ли что-то из нагромождения детских воспоминаний, сознательно изложенных не в хронологическом порядке, уже завтра нужным очередному заинтересованному человеку, оказавшись единственным найденным по запросу свидетельством. Ведь вставили же несколько лет назад выдержки из моего крымского отчёта в материал об одном из объектов города… Посему отброшу размышления о том, хорошо, либо дурно написаны отдельные отрывки, и читабельно ли и информативно повествование в целом, сконцентрировавшись на практически автоматическом записывании диктуемого памятью…
Усну, бывает, и приснится мне брошенный дом. Всегда узнаваемый. Всегда один и тот же. Откуда знаю? Это наш бывший дом и возможно, частично он ещё существует. Я и сам участвовал в его разборке и проколол ногу, не заметив гвоздя. А после его куда-то увезли. Поэтому и думаю, что где-то, да кто-то, может, и собрал какую его часть и пристроил к своему дому.
А мне он снится целым, крепким, живым. В нём, в снах, можно жить. Он будто ждёт именно нас. Подразумевается, будто вокруг стоят в прежде существующем порядке соседские строения, заборы, высоченные карагачи, бузина, вишни, но из людей кроме меня никого… Иногда удаётся посмотреть на нереальный мир изнутри дома, через окно.
Дом наш №28 был в переулке предпоследним. Сразу за нами он заканчивался тупиком и воротами соседей. Дети их- Ринат и Флюрка, были много меня старше, интересы их были вне наших тогдашних игр и само собой, друг друга мы не замечали. А по адресу пер. Ухтинский 26 обитали Наумовы, и хоть их сын тоже был старше, разница была не такой большой. Старый чёрный кот Васька, доставшийся нам вместе с домом, гонял их собак. Этот паразит, кроме всего прочего оставивший шрам на ноге моего двоюродного брата, вообще ненавидел собачье сословие. Всё. И гонял их всюду. Будто зная заранее, что смерть свою примет именно от них, прокушенный и хрипящий попытавшись безуспешно взобраться на забор, но всё понявший, принявший, повернулся и уполз на кладбище, чтобы затихнуть навсегда среди могил. Вечером я потащил туда мать, надеясь, быть может, отыскать его ещё живым, принести домой и спасти. Убей, не помню, нашли ли мы его, или зря до темна проблуждали среди оградок.
Вообще был он злющий тип и поначалу хотели мы от него избавиться, для чего родственник, Сашка Клевцов, посадил бедолагу в мешок, запрыгнул на велик и отвез ссыльного на Речную, за жэ.дэ.пути. Но вернулся Васька почему-то раньше Сашки, и когда тот приехал рапортовать об удачной операции по депортации, вздыбил загривок и спрятался. Попытка эта была единственной. Тем более, как оказалось, Василий верховодил над окрестными хвостатыми. Частенько весной меня несколько пугало даже собрание 20-25 Васек, Мурзиков и Мурок на карагаче перед домом, причём наш чёрный агрессор сидел в середине и чуть выше других. Но всё было чинненько, благородненько и без обычного в таких случаях ора и драк.
Пытаюсь десятилетия спустя оценить длину нашего Г образного переулка. Принимая во внимание участки, дома и хозяйственные постройки, выходит у меня, что это метров 120, а то и до 150. И расстояние это преодолевалось иногда по грязи, а бывало, что и по занесённой снегом узкой извилистой тропке. Впрочем, идти дальше, до самой улицы Горной, предстояло точно таким же манером. И особой беды, и неудобства никто из нас тогда не испытывал. Мыть и чистить обувь было почти так же привычно, как и руки.
Развлечений детских «Ямы» предоставляли полный пакет. Сначала вспомню про библиотеку. Захотелось мне лет в восемь с небольшим записаться в библиотеку и мать в ближайшую субботу меня повезла записывать. И я подсел. Каждые две недели начал с утреца на «девяточке» доезжать до Пензенской, где пересаживался на трамвай и выйдя на Урицкой оказывался в детской городской библиотеке. Проводил за перебиранием тамошних сокровищ часа полтора, причём уже тогда отметил, что самые интересные вещи чаще всего потрёпаны и пахнут по-особому. Кстати, до сих пор нюхаю книги и чем-то ненормальным считать это отказываюсь.
