Z – последняя буква латинского алфавита.
В стране Z в течение года проходят массовые акции протеста.
Предположите их возможные причины. Не менее трех.
Каждый из примеров должен быть сформулирован развернуто и затрагивать отдельную сферу жизни общества.
Из заданий ЕГЭ
Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются;
истина возникнет из земли, и правда приникнет с небес;
и Господь даст благо, и земля наша даст плод свой;
правда пойдет пред Ним и поставит на путь стопы свои.
Псалтирь 84:11—14
Когда Он умирал второй раз, шел снег, шел огромными в ладонь хлопьями, шел неделю, не прекращаясь ни на минуту – ни днем, ни ночью, – сложив мало-помалу в саду подаренной Ему заимки сугробы в рост человека, так что протоптанная от калитки к дому дорожка напоминала глубокий окоп, заполненный людьми, оставшимися неподвижными в предощущении чуда и после крайнего вздоха Старца, вздоха едва слышного, незаметного ни уху, ни глазу, и даже мы, немногие избранные, стоявшие рядом, ничего не поняли и еще день с ночью тщетно ждали от больного последнего слова, но Он умер на этот раз абсолютно молча, и лишь когда листок чистой бумаги размером с четверть обычной страницы, спланировав откуда-то сверху, закрыл уста Старца от стороннего взора, а единственный на всю округу черный кот, лежавший все это время у изголовья, никак не среагировал на его неспешный полет, мы вдруг поняли, что произошло (весть эта в несколько мгновений передалась взглядами от стоявших в первых рядах до ожидавших на улице), – поняли и, как и покойный, не проронили ни слова, просто заплакали слезами легкими и чудесно сладкими, ими хотелось плакать – они вызывали улыбку, иные из нас даже смеялись, никто не скривился от боли утраты, которой, казалось, и не было, ибо лежавшее на скамье тело если и походило на труп, то лишь предельной, пугающей всякого пока еще живого неподвижностью, из подобия которой вдруг вышел густо засыпанный снегом пушистый пес неясного окраса, до этого мига лишь глазами и редкими клоками свалявшейся шерсти напоминавший о своем дворовом существовании, лишенный привилегии кота (быть там, где он хочет), пес не ходил в дом дальше веранды, но в эту неделю он без чьего-либо приказа ограничил себя даже в этой возможности и улегся у порога, долгое время оставаясь почти что незамеченным, лай его теперь слышался как небывалая небыль, стершая улыбки с наших лиц и напомнившая, что смерть и радость не ходят парой, а если и встречаются, то не потому, что так принято, а потому, что здесь и сейчас по неведомой людям причине никак невозможно иначе, посему начавшийся было в тоннеле смех исчез, особо ретивые бабы даже попытались превратить его в поминальный вой, не ушедший, впрочем, дальше мычания, похожего на безуспешные потуги немого сказать наконец-то хоть что-то, некоторые прятали лица в поднятые воротники полушубков, встречаясь глазами, отводили взгляд, не зная, как дальше быть с этой давно ожидаемой, но всегда неожиданной смертью, ведь Старец, так и оставшийся неизвестным (ни рода, ни племени, ни отчества, ни имени – одни только наши домыслы), казался вечным – сменялись весна и осень, но Он оставался прежним, седина в Его бороде не увеличивалась ни на волос, непрестанно менялись люди, Его окружавшие, но не Он сам, и вот сказка разрушилась – оказывается, и Он такой же, как все, и Он ушел туда, куда никто не хочет, но где все будем.
С трудом приняв случившееся как данность, мы приступили к обычному в таких случаях омовению тела и уборке дома покойного, которые продлились весь день до ранних зимних сумерек и породили вопросы, в большинстве своем оставшиеся без ясного ответа, все началось с левой руки старца, застывшей на животе, в ней между указательным и большим пальцем был найден катышек ржаного хлеба размером с горошину – ровный, почти идеальный шар, он еще нес в себе запах закваски и был теплым, даже горячим, будто только что был вынут из печи, тепло это сохранялось до вечера, пока заботливо отложенный в сторону катышек (на закваску) не исчез бесследно – возможно, убранный в чей-то карман, он ушел в город и уже верно стал хлебом, но, быть может, он никому и не достался и виновник его пропажи – кот или расплодившиеся от его многолетнего и подчеркнутого безделья мыши, которые с необычной наглостью сновали тут и там, не обращая на людей никакого внимания, но и мы, занятые случившейся смертью, прощали им их свободу, вникая во второй по очереди вопрос, возникший у тех, кто убирал комнату: что случилось с иконой, висевшей, как водится, в красном углу, иконой, на которую, пока был жив Старец, никто не взглянул (до нее ли все эти дни было), а взглянув теперь, ужаснулся – руки Богоматери были пусты, младенец исчез, как не был, и при ближайшем рассмотрении (икону сняли, дабы увериться, что глаза не врут) можно было подумать, что его там никогда и не было, а ладони девы Марии всегда обнимали пустоту, которая настолько напугала нас, что некоторые поспешили домой удостовериться, что «их» сын божий там, где и должен быть, уверившись в этом, люди вернулись, надеясь, что произошла какая-то чудовищная ошибка, но дева по-прежнему держала на руках «ничто», которое нечем и некем было заполнить, поколебавшись, икону тем не менее вернули на место, но вновь входящие, прослышав о ее неожиданном одиночестве, уже не крестились на красный угол (лишь бросали скорый, крадущийся взгляд), осеняя себя знамением, глядя на противоположный, свободный от чего-либо, пустота которого (учитывая смерть Старца) вдруг наполнилась смыслом, в отличие от бывшей когда-то женщины, здесь и сейчас лишь неуклюже изображавшей свое земное предназначение, так наши же взгляды, украдкой обращенные к святой обманщице, содержали вопрос третий, возникший у тех из нас, кто омывал тело, тело пусть и покрытое коркой грязи, но с виду вполне здоровое и крепкое, лишенное какой-либо одежды (темно-синий халат, рубашка и шаровары – все из простого деревенского холста, – поднесенные в дар, не надевались ни разу, Старец всегда и везде в любую погоду ходил почти что нагим) тело не имело отчетливых признаков возраста, «средних лет» – вот и все, что можно было сказать о нем, между тем даже по самым скромным подсчетам бывший хозяин его был далеко не средних лет, а много, много старше, едва ли не старше всех нас, но факты говорили другое, и умерший (и без того бывший небожителем) поднялся в наших глазах на ступеньку выше, и ступеньки эти по мере омовения стали множиться одна за другой, так на груди мы обнаружили (царские, как кто-то сразу подметил) знаки, напоминавшие (если присмотреться и слегка додумать) орла с расправленными крыльями, – знак был похож на клеймо и, судя по всему, был ожогом, происхождение его осталось загадкой, в отличие от длинных, продольных и поперечных шрамов на спине, напоминавших тюремную решетку и, вероятно, когда-то давным-давно оставленных профессионалом, клавшим удары кнута (или чего-то подобного) с точностью кисти художника, глубокие, давно заросшие широкими рубцами шрамы теперь наполнились мелкими капельками крови, которую не пришлось останавливать – она лишь обозначила свое присутствие и исчезла как очередное чудо, – и мы перевернули покойного на спину, чтобы обратить наконец внимание на то, причина чего была понятна без слов, ибо многие были тому свидетелями – грубые желто-синеватые мозоли на коленях, во всю ширину чашечки: «От молитв», – едва не хором выдохнули мы, радуясь, что хотя бы здесь доподлинно ведаем, что, зачем и почему.
