Русское общество идеологично. Наверное нигде в мире не было общества, столь крепко завязанного бы на Идею, Высший смысл существования. Причем не просто на идею, например, нации (как европейские страны), конфуцианского порядка (как Китай) или порядка религиозного (как Ближний Восток), а на идею-миссию, на спасение всего человечества. «Колыбель Европы», «Святая Русь», «Москва – третий Рим», «Красная империя»… «Народ-богоносец», как говорил Ф.М.Достоевский. Именно идея мирового масштаба скрепляла русское общество, делала его монолитом, неподвластным никаким внешним угрозам
Но периоды такого сплочения и силы, спокойствия и благоденствия были редки и коротки. При малейшем ослаблении центральной власти в умах соотечественников буйным цветом разрасталась крамола – чуждые, привнесённые в социальную жизнь идеи и образцы. Николай Бердяев писал в своё время, что если русский человек желает быть католиком, то непременно большим, чем сам Папа. И называл эту страсть русского человека к слепому механическому копированию чужой культуры «обезьянничаньем».
Однако как ни боролись лучшие умы русского общества с подобным «преклонением» перед инородным, но то «византизм», то «азиатчина», то англофильство, франкомания или космополитизм сбивали Россию со своего собственного – тернистого и едва распознаваемого «во мгле» – Пути.
Особость этого Пути породила и уникальное государственное устройство. Если в Европе структура власти строилась (и ныне существует) по принципу «элита и толпа», чему способствовали долгие и кровавые тысячелетия рабовладения и феодализма, то Россия, вообще не знавшая рабства, сразу шагнула в сословное общество. Общественное устройство составила триада: государство (власть) – народ (живший вековой общиной) – и интеллигенция. Последняя как сословие сложилась в XIX веке, но сущностно (как духовно-интеллектуальный «центр», Традиция) существовала и проявляла себя всегда.
Да, она раздражала власть независимостью и пугала народ загадочностью, часто вызывая презрение и тех, и других. Но именно эта страта – от волхвов, мучеников, пророчиц и старцев до юродивых, скоморохов, «дурачков» и странников – формировала ментальность русского человека, его смыслосферу. Это дало право многим специалистам говорить о так называемом классе «смыслократов» (в иной терминологии – суггесторов [Маркеев], идеократов, манипуляторах сознанием и т.д.). Очень образно описал эту прослойку современного российского общества кинокритик Даниил Дондурей, назвав их «смысловиками»:
«Тут в одних случаях есть, а в других нет жесткой организационной системы, штатного состава, закрепленных полномочий, процедур утверждения внедряемых идей. Нет субординации при их утверждении. Наряду с министрами и высшими чинами администрации, генеральными продюсерами телеканалов и знаменитыми ньюсмейкерами действует армия профессионалов „на местах“: ученые и прокуроры, журналисты и бизнес-аналитики, сценаристы сериалов и директора школ. Они делают свою работу как с ангажементом, так и без него. Предметы их оценок и суждений совсем не обязательно касаются каких-то глобальных тем. Они могут быть ожидаемыми, обыденными или причудливыми. Профессиональными или полулюбительскими. Прозорливыми, наивными или циничными. Но это всегда в конечном счете способствует созданию целостных „картин мира“ у большинства граждан или сопровождает специальные усилия, предпринятые в этом направлении».
Именно эти люди создают в любом социуме своего рода культурно-информационные поля, формирующие ментальность, мировоззрение большинства людей. Как справедливо отметил Д. Дондурей, это далеко не всегда ангажированные деятели, это могут быть альтруисты или подвижники из нашего окружения. Поэты, например. Или школьные учителя. Своего рода медиаторы, посредники, между, как писал В.В.Налимов, «гностической плеромой» Вселенной и конкретными индивидуальными сознаниями простых людей. Вокруг этих медиаторов-медиумов (и благодаря им) и свивается пресловутая «спираль молчания», переводящая таинственные и иррациональные импульсы коллективного подсознательного в ясные и чёткие образы и схемы действования конкретных индивидов.
Исходя из этого, с точки зрения современной (Экзистенциальной) теории журналистики, подобная деятельность по формированию концептосферы общества, относится к такому виду творчества «журналистов» (медиаторов) как беллетристика. Её суть – в описании и осмыслении человека, нашего современника в самых разных ситуациях его индивидуального бытия. Кто он?, какой?, в чём смысл его жизни и деятельности?, каковы его ценности и страхи, переживания и надежды?, каковы мечты и стремления?, чем он занимается и как поступает в тех или иных ситуациях? В конце концов – что носит и как красится? Все эти и тысячи других вопросов и пытаются осмыслить беллетристы в образной, зачастую художественной форме: от фотографий, журнальных постеров и примеров до многочисленных историй и рассказов, документальных повестей и сатирических инвектив.
Поэтому и беллетристами, как правило, выступают не столько профессиональные журналисты (увы, советская школа очеркистов и фельетонистов несправедливо забыта), сколько поэты и писатели, юмористы и актёры, общественные деятели, медиаперсоны. То есть те, кто владеет Словом и способен обратиться к людям в доступной им, яркой и образной форме.
Однако вот что интересно. Если про беллетристику мы знаем ещё со статей Салтыкова-Щедрина, многократно о ней высказывавшегося, то про жанр эссе «узнали» вполне недавно. И что особенно важно, узнали как-то «странно», «неявно», можно даже сказать «конспирологически»… При этом, как оказывается, эссеистика играет если и не ключевую, то уж по крайней мере важнейшую роль в жизни интеллектуального человеческого сообщества.
Более того, в структуре журналистики эссеистика играет весьма важную роль, выступая, пусть и неявно, «философским камертоном» творческой деятельности журналистов, эталоном, на который они (зачастую бессознательно) ориентируются при оценке проблем и интерпретации происходящих событий, описании фактов.
Но что есть эссеизм? Откуда он появляется? Почему его называют «философией XXI века»? Это весьма непраздные вопросы, тем более что он действительно представляет собой вид философской рефлексии – «субъективную диалектику». Это прекрасно видно при анализе творчества ведущих эссеистов, таких, например, как Василий Васильевич Розанов или его современник Гилберт Кийт Честертон. Или даже «основоположника жанра» Мишеля Монтеня, или же японских эссеистов X века Сей Сёнагон, Кэнко Хоси и других.
