Считается, что мучительно голодающий человек не довольствуется мечтами просто о куске хлеба. Вместо этого его больное воображение рисует десятки изысканных блюд. Во всяком случае, так говорят. Правда, когда мне один раз случалось голодать, я с наслаждением воображала и корочки хлеба, и остатки подгоревшей каши, которые в эти дни обретали для меня привлекательность самых дивных яств. Впрочем, и о деликатесах я тоже мечтала. Что верно, то верно.
Целью этой гастрономической аналогии было горько усмехнуться тому, что женщина, привыкшая к жадным любовным мечтаниям, по мере своего старения (и, соответственно, уменьшения шансов на доступ ко «вкусному») почему-то не снижает, если можно так выразиться, уровень своих грез. Смешно и грустно, но стареющие женщины также интенсивно грезят о молодых красавцах-киноактерах и знаменитых музыкантах, как и юные, хотя в любовном меню им не перепадает и корочки хлеба. Понятно, что 16-ти летняя мечтательница имеет почти столь же мало шансов сподобиться любви прекрасного принца, как и ее пятидесятилетняя коллега по несчастью. Но это «почти» все-таки существенно. У 16-летней есть такой актив, как юность. Правда, это преимущество в данных обстоятельствах означает лишь дополнительный запас многих лет несбыточных надежд, тогда как у стареющей женщины они вроде как должны скоро закончиться, уступив место смирению (во всяком случае, так принято считать). Но юность в глазах публики является столь непреложной ценностью (потому что, в отличие от прочих мирских благ, его удержать в руках невозможно), что она с великодушной усмешкой все же дает молодым право лелеять заведомо нереальные мечты о любви того или иного недосягаемого мужчины. В свою очередь, пожилых женщин публика этого права лишает (хотя, казалось бы, в чем разница между двумя иллюзиями?) Старушка, грезящая о внимании молодого красавца-киноактера, вызывает жалость, граничащую с омерзением. Пожалуй, если бы она мечтала влюбить в себя пенсионера из соседней парадной, и даже если бы это было бы столь же безнадежно, как и в случае с рок-звездой, мы были бы к ней более снисходительны. Почему? Потому что публика разумно рассуждает, что, если шансы молоденькой мечтательницы приблизиться к желанному предмету близки к нулю, они все-таки больше, чем у пожилой женщины. Шанс пожилой – это чисто математическая условность, определяемая десятитысячными долями от единицы. Что ж, я с горечью признаю, что публика права. Ее суровый приговор гласит: «Ты больше не имеешь права грезить». И это хуже, чем услышать, что тебя больше никто никогда не полюбит. Потому что запрет на мечты женщина выносит себе сама, становясь с этот момент заодно с безличным общественным судом. А от собственного приговора не спрятаться. Напрасно стареющая женщина призывает на помощь жалкие утешения из книжек по практической психологии, предлагающие благоглупости вроде уверенности в себе и внутренней гармонии. Ведь на самом деле ей нужно только одно – право мечтать о несбыточном. Не получить, нет. Мечтать! И именно в этом она обязана себе отказать, чтобы не показаться самой себе безумной.
