Снег в эту зиму никак не хотел держаться. И вот уже в третий раз выпадал, потом растаял, и в городе кляли грязь, слякоть, автобусы. К концу недели вдруг повалил хлопьями, и моя жена почти молчала, когда я расписывал ей прелести Думчинского леса. Её манило кино и возможность хоть раз в неделю, наконец, отоспаться, а тут вдруг поход. Да и холодно сейчас в лесу, не лето ведь, декабрь.
Утром, когда бежали на электричку, и у неё болтался спальник в руках, а у меня огромный, вконец растрёпанный рюкзачище Эдика, я снова слышал недовольный гуд на тему: эта скачка называется отдых.
Влетели мы в последний вагон электрички. Спросили, куда она идёт, прошли три вагона, но туристов не было. Вспомнили, что и билет не помешал бы, но зашумело, захлопнулась дверь, и мы поехали.
В лагерь все семь туристов двигались гуськом, тихонько. Лыжи, которые нёс Игорь, не вызывали кривых ухмылок, и это даже не была тема для тренировки остряков. Снег лежал толстым ровным слоем.
Шли молча, радовались чистому лесному воздуху. Пахло настоящим деревенским дымом. И все молча, каждый по своему, наслаждался этим привольем, свежестью.
Жена чуть повеселела, заметив, что воздух правда лучше чем, даже у нас на окраине города.
В домике, приехавшие в пятницу, ребята, истопили печь. На веранде навалили кучу дров, поленьев, которые за полдня превратилась в щепы, чурки и просто дрова на зиму. Все, соскучившись по настоящей человеческой работе, шмыгали пилой, махали топорами, весело, как будто играли с детством, нюхали свежие спилы сосны, берёзы. Потом вдруг задвигали носами, почуяв запах кофе, бродячая толпа, бросив пилы, топоры кинулась на завтрак.
В тёплой хатке остались разговоры и городские новости, а мы пошли в лес. Хрустел снег от наших шагов. Очень редко слышали голос снегиря. Пристали сумасшедшие вороны и вот уже час летают над нами и тревожно каркают. Лес, ветки, высохшая трава-всё засыпано, всё укрыто лёгким снежком. Эдик, как северный олень, разгрёб сапогом снег и показывает нам вечнозелёные растения, и было как-то странно держать зелёную веточку с листочками, а вокруг было только белое и серебристое. Земля совсем ещё мягкая – не замёрзла. Эдик снова порылся, но не нашёл вечно зелёный лист копытеня, который является панацеей от всех зол – нужно только листья настоять на водке и дать тому, чьё хобби-бутылка, и как рукой снимает эту хворь. Сима сначала весело смеялась, но потом, на всякий случай, рецепт этот трижды пропела вслух, дабы осчастливить подругу, у которой муж поддаёт немного. Дальше двинулись кабаньими тропами. В глубоком овраге следы лесы, зайца, но следы припорошены снежком. Показалась деревушка с тёплыми огоньками внутри домов. Деревенские жители улыбались, глядя нас, говорили, что сейчас холодно в лесу. А в доме, приезжий сын наводил рефлекторы на своих домашних и фотографировал. Бабуля сказала, что он с города приехал, вот и фотографирует. Проехали сани с душистым навозом. Сима засмотрелась и чуть не шлёпнулась рядышком с лошадкой. Потом ещё одни сани выплыли из-за холма и также бесшумно скрылись в низину. А хорошо бы сейчас сесть в эту соломку на санях, и скользить далеко-далеко…в тот лес, потом овраг, поляны, перелески…и так долго-долго, и ничего не нужно, ни спешить, не думать. Ехать, дышать.
Счастливое полузабытьё, запах сена лошадки и лёгкое поскрипывание полозьев.
Снова глубокий овраг, огромный бугор, засыпанный снегом. А летом здесь столько большущих ромашек! Дремлют они сейчас под снегом. Ждут тёплых рук Весны. Эдик вдруг остановился и приказал молчать, мы тихо вошли в тёмный сумеречный ельник. Ветви елей, сосен гнулись от снега. Белая сказка, которою живёшь, смотришь и не веришь. Лосей и кабанов мы так и не встретили. Собрали сушняку.
Сумрак ночного леса оживил слабый огонёк нашего костра.
От крепкого, тёплого дыма полетели комья снега с ёлок.
Темно.
Тихо.
Страшно.
Два года назад, здесь, рядом с ельником, были берёзы, огромные, древние. Сейчас нет, срубили, – красоту, на дрова, ветки бросили, не увезли, валяются, гниют.
Вечер был шумным. Танцы, смех, визг и … даже песни. А Эдик ещё днём говорил, что хорошо бы заночевать в стогу. Он, правда, осенью спал, но было ещё тепло, а сейчас декабрь, снег. Пошли, а? … Я пойду да вот только Люда. Если бы Рита была, она пошла бы…. Мы долго бродили по домику. Была ночь, но моя бдительная жена спать не хотела. Ребята рассказывали о Карелии, Кавказе, о приполярном Урале. Наконец она пошла спать.
– Пошли? А Эдик?
Он немного посомневался, холодно морозец, потом решили: замёрзнем, придём обратно. Люда спала. Я потихоньку стал тащить свой спальник. Она открыла глаза, схватила журнал и стала демонстративно читать его.
– Ну, пойми, ты Мурлыня, сено, воздух, тепло, хорошо…
– Ты же простудишься, не ходи…
Ну, иди, иди, завтра сама, утром уеду и больше никогда с тобой ни в какой поход не пойду. Сейчас же грипп ходит…
– Какой грипп в лесу. Здесь же переносчиков нет, ни людей, ни толчеи в автобусах, где на тебя чихают бациллами на 3 метра!!!
– Понимаешь, Федя!!!
Бросаешь меня одну. Не жалко меня, да? А говорил, всё время будем вместе. Всю неделю работа, работа, не вижу тебя и тут одна остаюсь… ыыыыы.
– Да что ты затвердила одна, да одна, что тут волки? Народу две комнаты, а ты одна. Холодно будет, придём. Пошли, Эдик!
– Ну, иди, иди! Завтра уеду.
– Вот народ, не поймут высокий порыв души человеческой…
Нора в скирде получилась большая, уютная. Ночь видимо будет тёплая. Только вот снег задувает. Нащипали ещё соломы, загородили выход, решили идти ещё уговаривать Люду ночевать с нами. В домике по-прежнему было шумно, душно. Многие уже спали. Я подошёл к жене. Она тёплая мирно посапывала в своём спальнике. Как-то жалко было будить её, тащить на холод, в солому, а она уже с трудом открыла свои глазища, хлопала ресницами. Видно было, что уже крепко спала, и стоило больших трудов сейчас прерывать его после такого дня, доказывать нам, что она в попу не стрелянная, как мы…
– Идите, если вы ненормальные, а меня не трогайте, мне и здесь хорошо.
– Да пойми, ты, свежий воздух, запах сена. А ночью вдруг лиса придёт мышковать. И утром увидим, сфотографируем.
– Идите сами мышковать. Меня не трогайте.
… Люда плетётся сзади, шатаясь на скользкой тропе. Болтается сбоку её спальник. А мы с Эдиком прихватили ещё по матрацу. Чёрт же дёрнул вытащить её из тёплого спальника. И она идёт-бредёт, спит, на ходу и не видит, что шуршит снег, падая хлопьями из черноты ночного неба. Не видит огни лагеря и огромные одуванчики снега вокруг святящихся фонарей и бегущую лающую собаку сторожа дяди Саши.
Залезли в нору, загородили вход, но снег потихоньку попадал на нос моей жены и она не выражала особого восторга от этой прелести. Я её повернул на бок, укрыл шубой и мы, наконец, затихли.
