Следовало отдать пиратам должное: «Бродяга» был готов к приему гостей не хуже, чем «Гордость Эль Монте» – правда, в своем, специфическом противозаконном стиле.
В трюме обнаружилась клеть высотой в человеческий рост – насквозь ржавая, но для того, чтобы удержать трёх безоружных женщин, ее вполне хватало. Внутрь Чар самолично закатил пустую бочку «для удобства прекрасных дам», потому как куча соломы в углу сгнила, похоже, ещё под предыдущим постояльцем. Судя по запаху – вместе с ним.
Незакрепленная бочка так и каталась по клетке в такт морским волнам, и речи об удобстве точно не шло – скорее уж о недобровольных качелях! – но я сдержанно поблагодарила Чара за предусмотрительность. Он оказался достаточно смышлен, чтобы распознать ответную издевку, и даже оценивал себя вполне здраво, а потому не стал ввязываться в перепалку и ушел, демонстративно сплюнув на пол.
Пол, впрочем, и так был сырым, так что особой погоды недостойное поведение корабельного секретаря не сделало. Я потерла шею, все ещё саднящую после варварски сорванного колье, и без удивления обнаружила на пальцах алый след.
– Ваше Величество, вы... – беспомощно ахнула Каталина: расшитый платок у нее тоже отняли, присовокупив к прочей добыче, и остановить кровь было нечем.
– Небольшая ссадина, ничего страшного, – отмахнулась я и оценивающе посмотрела на бочку. Она услужливо подкатилась к моим ногам. – Могло быть хуже, если бы пираты не заинтересовались именно драгоценностями.
– Куда уж хуже, – пробормотала Каталина, затравленно осматривая ржавую клетку, украшенную большим навесным замком.
Мы с Ампаро переглянулись и безмолвно сошлись на том, чтобы не напоминать младшей фрейлине, что ее платье даже на материке стоило примерно четверти всей добычи с «Гордости Эль Монте». Что уж говорить об островах, где в достатке имеются только кокосы да болезни?
Однако наши платья остались при нас, и это внушало некоторый оптимизм. Хоть и не могло убедить колени перестать так предательски подрагивать.
Но на что леди широкие юбки, если не для создания невозмутимого вида?..
Бочка всё-таки пригодилась. Втроём мы сумели худо-бедно разместиться: Каталина и я – лицом к дверце, Ампаро, в противовес, – к борту. Так получилось хоть немного уменьшить качку, но к тому моменту, когда капитан с секретарем наконец-то закончили подсчитывать добычу и вспомнили о нас, куча гнилой соломы обрела небывалую привлекательность.
После плесневелой трюмной вони крепкий мужской дух, царивший на палубе, показался райской амброзией. Меня провожали плотоядными взглядами, но давнишний темнокожий абордажник одним своим видом быстро остужал самых пылких и заинтересованных, а остальные, вдохновившись примером, и сами не лезли. Я подозревала, что после трюма выгляжу вовсе не по-королевски, но все же держала голову высоко поднятой и стойко игнорировала матросские вопли – одобрительные и не очень. В конце концов, что ещё мне оставалось?
Палуба на галеоне казалась бесконечной, а команда – даже излишне многочисленной. Чем кормят всю эту ораву в дальнем плавании, хотела бы я знать?!
Впрочем, именно это мне и предстояло выяснить – если, конечно, удастся убедить пиратов, что королева в изгнании и ее фрейлины принесут куда больше выгоды живыми и невредимыми.
Капитан «Бродяги» занимал поразительно просторную каюту. Ее изрядно затеняли молодые деревца в прибитых к полу кадках, и я так удивилась, опознав в них цветущие лимоны, что собственно капитана заметила, только когда он звучно усмехнулся.
Впечатление пират производил весьма неоднозначное. Выглядел он немногим старше меня – и, в общем-то, вполне мог оказаться моим ровесником: море и солнце редко бывают милосердны ко внешности. Но капитан был гораздо более светлокожим, чем большинство людей, вынужденных проводить в плавании долгие недели. Моим ожиданиям соответствовали разве что черты его лица: острые, сильно выпирающие скулы, тонкие губы и тяжёлые надбровные дуги, из-за которых глаза казались черными, как яфтийский базальт. Запоминающаяся внешность – но мне и в голову не пришло бы назвать капитана «Бродяги» красивым.
А потом он ещё и открыл рот.
– Ваше Величество, – безо всякого почтения изрек капитан хрипловатым, будто едва не сорванным голосом, не соизволив встать. – Надеюсь, вы простите мне некоторые вольности – сегодня был весьма насыщенный день.
– Весьма, – сухо согласилась я и, не дождавшись приглашения, уселась на единственный свободный табурет – напротив капитана. – Надеюсь, вы ответите мне той же любезностью.
Вместо любезностей он расхохотался – хрипло, но так задорно, что я едва не присоединилась, раз уж мы тут так удачно прощаем друг другу некоторые вольности.
– Ладно, кажется, я понял, чем ты так взбесила Чара, – сказал капитан «Бродяги» – после паузы, уже отсмеявшись, несмотря на мое ледяное молчание. – А вот чем ты заинтересовала Бузура?
– Бузура? – переспросила я.
– Квартермастер, – пояснил капитан. – Он провожал тебя до моей каюты.
Я припомнила огромного мужчину с тесаком и неопределенно покачала головой. По-моему, он проявил куда больше интереса к декольте Каталины, чем к чему-либо ещё, и винить его в этом было сложно.
– Предложение, выгодное для всех жителей Коринезийских островов? – напомнил капитан и подался вперед, тяжело опершись локтями о стол. – От самой королевы Марисоль?
Я замешкалась. Расклад изменился в тот момент, когда я увидела коралловую серьгу у пирата – и трюм, где не было других пленников, кроме нас с Каталиной и Ампаро... нет, на самом деле – ещё раньше. Когда «Бродяга» напал на корабль дипломатической службы Альвеона – иначе откуда у Чара украшения из королевской сокровищницы?
Теперь все зависело от того, когда именно пираты взяли на абордаж «Белую голубку» – до того, как она приняла на борт невесту юного короля, или после, на обратном пути в Альвеон?..
В любом случае, с предложениями стоило быть осторожнее.
– Не от королевы Марисоль, – я с показной печалью покачала головой и тут же обозначила позиции, не позволив капитану «Бродяги» вклиниться с закономерным вопросом о выгоде: – От седьмой дочери бейлербея Медины.
Капитан в глубокой задумчивости потёр подбородок. Я постаралась не смотреть на унизанные тяжёлыми перстнями пальцы.
Не стоило забывать, что весь этот образ – темный властелин, осыпанный награбленным золотом, вооруженный до зубов, всесильный судья и могучий боец – такая же работа на публику, как любое королевское обращение к народу.
Даже король просыпается с болями в спине и распухших коленях, со спутанными волосами и отпечатком подушки на щеке, и сколько бы угодливых слуг ни ждало его на выходе из спальни, в жизни Его Величества всегда гораздо больше тяжб, приговоров и указов, чем балов и празднеств. А с бумагами и письмами куда проще работать, когда корона не съезжает на лоб, а перстни не цепляются за перо.
