Дней через пять после похорон Улеба госпожа Сванхейд собралась с силами, чтобы побывать на месте гибели внука. Все эти дни она была слаба и подолгу лежала в постели; достоинство женщины королевского рода, с детства привыкшей обуздывать свои чувства, помогало ей хранить внешнее спокойствие, и никто даже из домочадцев не видел ее плачущей, но это спокойствие пугало. «Лучше бы она причитала, как все бабы! – говорила ее правнучка, Мальфрид, своему дяде Беру, который Сванхейд приходился внуком, хотя был старше Мальфрид всего на три года. – Когда причитают, горе наружу выходит, со слезами утекает, живых и мертвых разделяет. А она так спокойна, как будто и себя видит уже там». Бер только кивал в ответ, согнув рот скобкой. И тут же стискивал зубы в ярости на тех, кто отнял жизнь у его двоюродного брата Улеба, а тем самым, быть может, оборвал и тонкую нить их общей бабки. Госпоже Сванхейд за семьдесят – мало кто доживает до таких лет, и домочадцы опасались, как бы горе и потрясение ее не убили.
До поляны на берегу Волхова от Хольмгарда было около версты, и госпожу Сванхейд повезли на лодке. Из жилья рядом стояла только землянка бобыля-рыбака Хмуры, похожая на нору. Мостки возле нее, поврежденные ледоходом, наполовину обрушились и затонули. Лодку подвели прямо к берегу, а там Свен, десятский, взял госпожу на руки и осторожно перенес на берег. В молодости Сванхейд была высокой, крепко сбитой женщиной, хотя и не полной, а теперь, казалось, почти ничего не весила, сделалась сухой и легкой, словно крыло бабочки.
Вслед за Сванхейд лодку покинула Мальфрид, и Лют Свенельдич таким же образом перенес ее на сушу. Без спешки ставя ее наземь в трех шагах от воды, слегка сжал ей бедро. Они оба росли на старом Свенельдовом дворе и знали друг друга много лет, с тех пор как Малфа была девочкой; Лют несколько лет ее не видел, и с тех пор она сильно переменилась. Никак не мог привыкнуть, что эта цветущая женщина восемнадцати лет, полногрудая, пышнобедрая, с белой кожей и ярким румянцем, с округлым мягким животом, воплощение молодой плодовитости, получилась из тощей, большеглазой, пронырливой девчонки, что гремела ключами в клетях княгини Эльги.
– Экая ты стала… увесистая, – шепнул он, и в этом слове явно звучало одобрение.
В былые времена у Люта не было случаев носить Малфу на руках, но сейчас он нашел это очень приятным.
Мальфрид, оправляя подол белого платья, чуть слышно хмыкнула: ей было не привыкать, что один ее вид наводит мужчин на игривые мысли.
– Постыдился бы! – с насмешливым укором шепнула она ему в ухо, почти касаясь губами светло-русых волос, слегка вьющихся на концах.
Тридцать лет, три жены и полтора десятка детей – казалось бы, не к лицу такому человеку распускать руки!
– Я стыжусь! – так же ответил Лют, и в эти мгновения необычайно напоминая своего старшего брата не только чертами, но и выражением лица.
Вторая пара на поляне, не в пример этим двоим, отличалась печальной сдержанностью. Бер, как Лют и Малфа, был в белой одежде, Сванхейд – в синей; оттенки синего она предпочитала со времен своего вдовства, а после смерти Ингвара, уже тринадцать лет, не надевала ничего другого. Опираясь одной рукой на клюку, а другой на внука, госпожа Сванхейд медленно направилась по едва заметной тропинке к ивам. Один из толстых стволов лежал на земле, образуя нечто вроде скамьи. Бер подумал, что бабушка хочет там присесть и отдохнуть, и кивнул Ите, ее служанке, что шла позади с большой подушкой в руках. И невольно содрогнулся: они же сейчас, шаг за шагом, повторяли последние шаги Улеба по земле. Свидетелей его смерти в Хольмгарде не осталось, но легко было догадаться: он с двумя телохранителями высадился там же, у мостков, по этой же тропке прошел шагов двадцать к ивам, где ждали его убийцы – те, с кем он вырос, кого считал названными братьями, кому доверял. Он знал, что они не питают к нему любви, знал, что мешает своему сводному брату Святославу безраздельно властвовать на всем протяжении от Варяжского моря до Греческого, но все же не мог предположить, что они надумают отнять его жизнь.
– Покажи мне – где? – На полдороги Сванхейд остановилась. – Где он лежал?
– Вон там. – Бер показал на клочок песчаного берега, выделявшийся поломанными, истоптанными камышами. – В воде.
Сванхейд направилась туда и остановилась в шаге от воды. Здесь росла ива, опустившая ветки в реку – тоже поломанные. Старая госпожа пошарила глазами по песку, то мелкой траве, но больше никаких следов не нашла. Вода давно выгладила песок и унесла кровь. Когда Бер, еще ничего не зная, на первой заре отправился искать Улеба, весь этот кусок берега еще покрывали следы, а вода близ камыша была мутной. Тело лежало под ветками ивы – наполовину в воде. Обломок прута был зажат у мертвеца в кулаке – Улеб полубессознательно цеплялся за ветки, когда падал.
Малфа остановилась с другой стороны от Сванхейд, тоже глядя в воду у берега, – туда, где великий Волхов принял Улебову душу. Лют тем временем прошелся по поляне у них за спинами. Он с тех пор побывал здесь уже не раз и был рад увидеть, что пятна крови, в то жуткое утро густо пятнавшие землю, исчезли. В тот светлый вечер, за три дня до самой короткой в году ночи, сюда пришли восемь либо десять человек, и не менее четверых расстались с жизнью. Погиб Улеб и оба его телохранителя – их тела здесь и нашли. Из противников не обнаружили никого, но большие пятна крови говорили, что кто-то из них тоже не ушел своими ногами.
Отвернувшись от ивы, Сванхейд тронулась дальше и присела на лежачий ствол, куда Ита уже положила подушку. Бер и Малфа уселись по бокам, остальные прохаживались по поляне. Только Сванхейд и Малфа попали сюда впервые, мужчины уже все это видели и ничего нового найти не ожидали. Еще в то утро, когда подняли тела, опытные и зоркие люди облазили всю поляну, надеясь отыскать хоть какую-то подсказку, указание на убийц. Кто это был? Во что им обошлось это дело? А главное, где их теперь искать?
Было точно известно, что смерть пришла к Улебу из круга ближайших к князю Святославу гридей под началом Игмора, Гримкелева сына. После той ночи семеро из них исчезли бесследно: Игмор, его младшие братья Добровой и Грим, их зятья Красен и Агмунд, а еще двое сыновей боярских из Киева: Градимир и Девята. Градимир из всех был самым старшим – тридцать три или тридцать четыре года, и он же был наиболее родовитым; младшим был двадцатитрехлетний Девята. Сколько и кто из них живы – неизвестно. Куда они подались той же ночью после своего злого дела – неизвестно, в княжьей дружине их больше никто не видел. Лют и Бер сразу же разослали отряды на север – к Ладоге, и на юг – к Ловати, считая это наиболее вероятными направлениями для бегства, но в тех краях никто похожих людей не приметил. А ведь шла пора самых долгих светлых дней в этих северных краях; настоящая тьма наступала только в середине ночи и то ненадолго, за это время далеко не уйдешь.
