Давиде Френи.
Солнце льется сквозь приоткрытые створки витражного окна вместе с гомоном, долетающим с улицы. Над чеканным серебряным подносом, жужжа, кружит муха. Я хорошо понимаю ее интерес к одинокому яблоку. Когда я гляжу на округлый зеленый бок, мне хочется не то что съесть, прямо-таки сожрать его.
В животе неприлично урчит пробуждающийся голод, спина затекла от долгого сидения в одной позе.
– Левша? Что за происки нечистого! – синьор Микеле Бьянки, почтенный негоциант из Терции, брезгливо кривит костистый длинный нос, впервые за все время заметив, что я держу кисть не в той руке.
– Ничего подобного! – возмущается Сандро, стоя за моим плечом у мольберта. – Таким его создали боги!
Он тоже голоден, устал и переминается с ноги на ногу, бросая тоскливые взгляды в окно, где над красными черепичными крышами носятся стрижи. Сандро тут исключительно для того, чтобы не оставлять меня один на один с чванливым занудством заказчика. В остальном он мне бесполезен, нужные кисти я возьму сам, с приготовлением красок справлюсь, а то, что он маячит за спиной, изрядно раздражает – терпеть не могу, когда кто-то смотрит на незаконченное.
– Не двигайтесь, синьор Бьянки, – строго предупреждаю я в ответ на грубое высказывание, – а то у вас нос на сторону съедет. Нет, нет, ни с места! – восклицаю еще строже, потому что портретируемый воспринимает мои слова буквально, как угрозу левши-безбожника, и явно хочет схватить себя за нос, чтобы удержать его на месте, – Прошу вас, сударь, осталось недолго, мы можем закончить уже сегодня, буквально через минуту-другую.
– Это было бы замечательно, – с чувством выдыхает Бьянки; его бесцветные глазки мечут блеклые молнии, которые, наверное, до смерти пугают приказчиков в конторе. – Но в самом-то деле, синьор Френи, портрет, и за цену немалую в триста дукатов, был заказан мною несравненному Бенвенуто. Тем не менее, я целые дни провожу, позируя вам, а маэстро за все пять сеансов видел от силы минут десять.
Сандро при этих словах утыкается мне в плечо и многозначительно хмыкает в мою рубашку.
– Свали, – негромко, но сурово предлагаю я, поводя плечом. – Портрет, синьор Бьянки, был заказан вами живописной мастерской «Бенвенуто Донни и ученики», – уточняю я сладчайшим голосом. – Не волнуйтесь, маэстро будет здесь с минуты на минуту. Он внесет финальные поправки в работу, и на холсте, конечно же, будет стоять его подпись. Хорошо читаемая, но не бросающаяся в глаза, дабы не нарушить солидную значимость вашего образа.
Сандро закатывает глаза, сдерживая смех, и кланяется, снова ударяясь лбом о мое плечо. Бьянки же от льстивых речей довольно приосанивается в массивном резном кресле, и я с досады скриплю зубами, ибо на его постной физиономии возникает совершенно ненужная игра светотени.
Еще несколько томительных минут, работа закончена, и тут дверь открывается, и в комнату вплывает Бенвенуто в просторных пурпурных одеждах и черной бархатной шапочке, заломленной набок. Вообще-то он должен был появиться еще полтора часа назад, но, учитывая, что все мы еще здесь, можно сказать, он почти не опоздал.
– Ну наконец-то, маэстро Донни! – сварливо восклицает честный купец. – Я думал, уже не изведаю счастья лицезреть вас.
– И тем не менее, – Бенвенуто делает рукой плавный царственный жест, исполненный безразличия к недовольству какого-то там приземленного толстосума-торгаша. – Итак?
Он, как и Сандро, заходит мне за спину и, критически прищурив правый глаз, смотрит на теперь уже готовый портрет.
– Осталось поставить подпись, пока краски не просохли, – Сандро столь же критически осматривает его самого, нахмурив широкий лоб.
– Юный Алессандро, – не моргнув глазом, обращается к нему Бенвенуто. – Будь добр озаботиться тем, чтобы мне поднесли крепленого вина.
Услышав это, Бьянки сам тут же тянется к латунному колокольчику, стоящему на подоконнике рядом с креслом.
– Разбавленного водой на треть, – снисходительно уведомляет его Бенвенуто и, тут же забыв о существовании хозяина дома, снова возвращается к созерцанию моей работы. – Потрясающе! – его шепот дрожит от неподдельного восхищения, карие глаза взволнованно темнеют, и по моему загривку бегут сладкие мурашки. – Великолепно!
– Как всегда, учитель, – поворачиваясь к нему, я привстаю на стуле и склоняю голову. – Не хватает вашего имени и пары финальных мазков, – я передаю ему кисть.
– Учитель! – с издевательским почтением мурлычет Сандро, протягивая ему на маленьком круглом подносе хрустальный бокал с вожделенным вином, только что внесенный в комнату служанкой.
Бенвенуто утомленно вздыхает, левой рукой берет с подноса бокал, правой кисть и с видом крайнего одолжения выводит черной краской в левом нижнем углу картины свой знаменитый вензель. Теперь, если синьор Бьянки или в будущем его наследники надумают продать полотно, они смогут за одну только подпись получить изрядное количество терцианских дукатов.
Заказчик, наблюдающий весь этот спектакль из своего кресла с опасливым напряжением, при виде жеста маэстро заметно расслабляется. Недовольство почти исчезает с его лица, и я настойчиво дергаю Бенвенуто за полу пурпурного упелянда.
– Учитель, пару мазков вашей волшебной кисти, чтобы окончательно обессмертить сей шедевр, – напоминаю я, и Сандро насмешливо хрюкает.
Происходящее явно злит его больше обычного, но маэстро не замечает недовольства ученика, как всегда.
– Ну, не знаю, – лениво тянет он, покручивая кисть в пухлых пальцах, унизанных кольцами. – Что-то я сегодня не во вдохновении.
Он дует губы. Честно говоря, гримаса дамского кокетства на бородатом лице высокого и тучного сорокапятилетнего мужчины выглядит довольно неприятно и неуместно. Сандро кривит рожу и демонстративно отворачивается.
– Вам даже этого не требуется, учитель, – возражаю я и смотрю уже не просительно, а требовательно и строго. – Ну, же, Бенвенуто! – я сердито понижаю голос. – Синьор Бьянки должен с чистой совестью похваляться, что ваша кисть оставила след на его портрете. Быстренько!
Учитель недовольно хмыкает, поджав полные губы, тянется кистью сначала к пятну охры на палитре, потом к картине и оставляет несколько кривоватых ляпов на самом краю холста, там, где изображен столик под белой скатертью и стоящий на нем серебряный поднос с одиноким яблоком. Краски на картине словно оживают, на миг наполняясь неправдоподобной насыщенностью, переливаясь силой. Силой магии. Потом все исчезает, как наваждение, возвращая портрет к первоначальному виду, но в воздухе остается слабый запах волшебства.
