О недавнем весеннем хаосе – днём жара, под вечер снег – напоминают лишь лоскуты подсохшей грязи вдоль бордюров. Июнь наконец развернул свой зелёный балаган. «Лето, лето! Лета кому?!», – воробьи-зазывалы орут-разрываются, лезут вон из перьев. А ведь праздник наверняка будет скомкан: лето небывало позднее. Вот-вот грянет жара, оглушит и придушит, окунёт город в асфальтовый чад. Впрочем, что ж – сегодня славно. Ластится ветерок, облака кружавятся. Стальной сосок отключенного фонтана ослепительно брызжет солнцем. Кленовая ладонь, зачерпывая и выплёскивая свет, превращает изумруд в янтарь, янтарь в изумруд – и так далее. И тени каштанов. Каштаны раскинули дырчатые, как дуршлаги, тени.
Вследствие погоды в сквере многолюдно. Скамейки усеяны самой разнообразной публикой – от кислых стариков, тенистой прохладой врачующих душное своё уныние, до истомных парочек, которым негде уединиться. Парочки тискаются исподтишка, старики осуждающе подглядывают.
На одной из скамеек, утопив подбородок в ладонь, устроился тусклый офисный гражданин с неожиданно колючим взглядом, который, собственно, и думает о погоде, о стариках и парочках, о плавающих у его ног тенях – теми самыми, кружевными книжными словами. Гражданин считает себя писателем. Давно и мучительно. А минувшей весной, столь изматывающе-взбалмошной – решил, что пора, наконец пора.
Хватит с него потной толчеи в колонне, выступающей сизифовым маршрутом от зарплаты к зарплате.
– Задачи ясны? Всем спасибо. Все по рабочим местам! – Пусть другие выстаивают ежеутренние летучки; он напишет о них сагу.
Осмелиться. Стать. Преодолеть.
Собственно, пока речь идёт всего лишь об отпуске, который он от первого до последнего дня посвятит наконец творчеству (каждый раз, произнося мысленно это слово, он смущается). Все с чего-то начинали, у всех случались сомнения, испуг перед началом. Так он пытается приободрить себя. А приободрить нужно: испуг имеет место быть.
Сейчас у Кудинова обеденный перерыв. Шестьдесят минут свободы. Можно не только покинуть помещение банка, но, во-первых, покинуть в произвольном направлении, а во-вторых – не думать о банковской рутине. Совсем. Забыть. Вышвырнуть вон и захлопнуться, как подлодка. Правда, во что-нибудь неотложное можно вляпаться и во время перерыва. Позвонят: «Ты где? Здесь срочно нужно». Но это не часто.
Мысли его невольно поползли к кабинету Башкирцева. Кудинов ещё раз подумал о том, как пойдёт говорить с ним про отпуск. Нужно будет с ходу, не рассусоливая – и таким нерабочим, слегка шутливым даже, отпускным тоном, будто одной ногой уже там: «Вы обещали в начале лета, Дмитрий Семёнович. Вот заявление». О вероятности неблагоприятного исхода дела запретил себе думать.
Тени каштанов чрезвычайно его занимали – дырчатые как дуршлаги. Он повертел ими так и эдак, вдруг вылепил вычурный анапест: дуршлаговые тени каштанов, – отбросил и снова поморщился. Дуршлаг не давался, как ни крути.
Кудинов принялся поглаживать через ткань брюк лежащий в кармане мобильник: отключить? Вдруг всё-таки позвонят: «Ты где? Здесь срочно нужно».
Он долго держался. Считай, со школы, где Валентина Ивановна однажды объяснила ему, что в нём заметны творческая жилка и литературные наклонности. Он блистал на школьных олимпиадах, стенгазету в одиночку выпускал. Завуч говорила: «Наш луч света в тёмном царстве». Среднюю школу Женя Кудинов покинул с твёрдой, несколько снобистской уверенностью, что жизнь – главный писательский университет, а уж складывать слова он как-нибудь научится. Вначале собирался перекантоваться годик – и в армию, но перед самым выпускным случайно попавшаяся формулировка: «журналистика описывает изменения окружающей действительности», – прямо-таки загипнотизировала его своей математической элегантностью, и для ознакомления с жизнью Кудинов выбрал журфак.
Обретённый на журфаке опыт был весьма неожиданным. Одновременно с Кудиновым научиться описывать изменения окружающей действительности вознамерились самые яркие, самые темпераментные девушки города. Пожилые преподаватели, оглушённые разразившейся гласностью, учебным процессом интересовались слабо, так что занять себя всерьёз книгами и лекциями не представлялось возможным. К тому же к третьему курсу Кудинов оказался единственным парнем в группе. Остальные разбежались кто куда. Стечение обстоятельств, вписанное в его судьбу под грифом «непреодолимая сила». Окончив журфак избалованным ловеласом, Евгений Кудинов на будущее своё смотрел как на девушку, к которой он не спешит подкатывать, поскольку недавно порвал с предыдущей и выдерживает положенный карантин – но ведь куда она, милая, денется. Вот окончит универ – и тогда уж…
Будущее оказалось отнюдь не девушкой, а совсем даже наоборот – боровообразным мужиком с модной стриженой бородкой. Устроившись пресс-секретарём к Башкирцеву, Кудинов моментально испустил кураж и, призвав себя быть реалистом – как-никак приличный оклад плюс премиальные по итогам года, – отложил мечту о писательстве на потом, ещё на немного.
Потом умерла мать. Времена были ельцинские, козлы ели людей. Сожрали и Зинаиду Романовну. Работала маляром: потолки, обои. Деньги на книжку – сыну в наследство. А тут обменная реформа. Как услышала, что вклады сгорели, слегла. Вроде бы не болела никогда, и вдруг – одно за другим: желудок, почки, щитовидка. И года не проболела. Была, и нету. Отца не стало давно: рак горла, курил много.
Словом, на плодотворное иждивенство – до первой книжки, разумеется, – рассчитывать не приходилось.
Время от времени, будто спохватываясь о чём-то важном – пора ведь, – бросался в свои уютные катакомбы, в которых подпалины, оставленные чужими шедеврами, подсвечены угольками собственных замыслов, в которых торжественно и страшно от предвкушения чего-то огромного, радостного (примерно так он собирался рассказать об этом в своей большой дебютной вещи, сделанной на автобиографическом материале). Уединялся над блокнотом, урча от страсти – будто теперь уж точно навсегда; но снова и снова оказывалось – ненадолго. Только приладится творить – вламывается беспардонная реальность, суёт в руки дурацкое своё кайло:
– Кудинов, хватит бездельничать. На вот, займись.
Кайло, даром что аллегорическое, довлело над ним с вполне натуралистической грубостью. Пресс-секретарь при Башкирцеве – должность широкопрофильная, выходящая далеко за рамки профессии. Башкирцев, видимо, догадывался о бесполезности пресс-службы в своём филиале: готовые макеты рекламы присылает Москва, общение с прессой случается редко. И потому каждый норовил найти, чем занять скучающего пресс-сека. То документы отвези, то мебель подвигай.
