Двадцать девятого декабря на автобусной остановке услышал Славка резкий окрик:
– Торбов, поди-ка!
Оглянулся, увидел участкового милиционера, подошел к нему поближе, потому что знал, о чем пойдет речь, но старший лейтенант громко рявкнул:
– Из Видного бумага пришла. Труп там лежит женщины какой-то. Тоже пьяная была. Ты позвони тетке и поезжай с ней завтра на опознание. Чтобы в этом году дело закрыть.
– Ладно, – испуганно вымолвил Славка, поглядывая на угрюмые спины людей.
Ему хотелось, чтобы люди повернулись, сказали что-нибудь доброе, но они молчали, как-то неестественно понурив головы.
– Так, значит, позвонишь? – проверил голосовые связки милиционер, а Славка промямлил «да» и медленно побрел домой.
С участковым у него раньше «дел» не было, хотя тот и посматривал на Славкину шевелюру с явным желанием обкорнать ее под «человеческий полубокс». Первое дело появилось семьдесят пять дней назад, когда пропала мама, и – вот что удивительно! – милиционер оказался единственным его союзником, единомышленником даже. «Труп обнаружим, не иголка в стогу сена! – сказал он и добавил: – Раньше бы заявил, быстрее бы нашли».
– Зачем раньше? – удивился Славка. – Я же письмо ждал, в диспансер ходил, думал…
– До чего на поселке народ тупой! – перебил его участковый. – Ладно, ступай. Некогда мне. Труп найдем.
Единственный человек на поселке сказал такие слова.
«Я ему поверил, я хотел верить». – Славка замедлил шаг.
Центральная улица. Домики за штакетником, колонки у дороги, мягкий рыхлый снег в огородах, белые занавески на окнах, тюлевые шторы. Летом мама купила тюль на Сретенке. Повесила ее, повеселела: «Будем теперь жить-поживать и добра наживать».
«Пожили», – вздохнул Славка тяжело.
Жизнь Славки Торбова началась на Памире, на самой что ни на есть высокой крыше мира. Жил, правда, он на этой крыше всего пять лет, потому что посадила его однажды мама в кузов бурчливого грузовика и поехали они в Москву искать счастья и папу.
«Она так радовалась, – вспомнил он вдруг, нехотя двигая ногами, – будто нашла в магазине на Сретенке свое счастье».
Из тесного, пестрого сталинабадского поезда попал он в тихую, укрытую пушистым белым снегом Немчиновку, где прожил зиму.
Тихая была зима, белая. Белые шапки на соснах, белая крыша деревянного длинного барака с темным коридором, белые стены и занавески, белые подушки, аккуратно уложенные в пирамиду на панцирной кровати с набалдашниками на высоких спинках, белые волосы старушки, у которой в сарае жила белая коза.
Старушка была добра к нему, и он называл ее бабушкой.
Жили они от Воскресенья до Воскресенья. Ходили, скрепя белыми валенками, в сарай, пили козье молоко, слушали говорок репродуктора, тиканье ходиков с гирьками и иногда читали книжки. За окном, за ровным, белым полем, стоял сосновый лес. Славка очень хотел туда сходить, посмотреть, что это такое, но бабушка была старая, с «проклятым ревматизмом», и в лес они так и не попали.
По воскресеньям приезжали мама с тетей Настей, пили чай, плохо вписываясь, раскрасневшиеся, в белые краски комнаты, а перед отъездом всякий раз повторяли:
– Ничего, скоро будешь жить с мамой.
Жить с мамой хотелось даже больше, чем сходить в лес, но время шло, грустно тикая ходиками, а жизнь не менялась.
И вдруг совершенно неожиданно погрязнело вокруг: много липкого и черного разбросал кто-то по земле, оставив нетронутой лишь бабушкину комнату. И также неожиданно, когда воздух наполнился приятными запахами, а солнце превратило все: грязь, мусор, снег, поле перед лесом в большие и маленькие лужи, приехали среди недели мама с тетей, попили по привычке чай и увезли Славку в Жилпоселок.
Первый раз бывает в жизни…
Весна спешила. Спешили строители.
Потому что никакого поселка еще не было: только три дома стояли, окруженные стройплощадками.
Потому что жили все в общежитиях и хотелось поскорее вселиться в собственные комнаты.
И люди, совсем недавно познавшие ужасы страшной войны (десять лет всего прошло), работали весело, упорно, много. Они побеждали. Мамины подруги часто угощали Славку белыми конфетами-подушечками: усыпанные песком, с повидлом внутри они чем-то напоминали жизнь в Немчиновке, хотя у бабушки таких конфет никогда не было. А еще женщины любили петь. «И залпы башенных орудий в последний путь проводят нас», «Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда», «Темная ночь, только пули свистят по степи»… запомнились ему обрывки-фразы. Хорошо жилось в общежитии! И все же, когда мама сказала, что сегодня они переезжают в комнату, где немного поживут с такой же семейкой (дочка со своей мамой), он страшно обрадовался, кинулся собирать игрушки в посылочный ящик, напевая при этом: «С неба звездочку доста-ану и на память подарю…»
А что, разве плохо – всего две койки в комнате! Это не пять, как в общежитии: будет где в солдатики поиграть. Наконец Славка обнял посылочный ящик и направился в новый дом.
На улице играло солнце, щебетали ласточки, было радостно. Но вдруг ноги запутались, замедлили шаг, отказались двигаться совсем. Он увидел счастливую маму с противным блеском глаз, вздохнул «по взрослому – тяжело» и, не понимая, чему она радуется, первый раз в жизни крикнул:
– Зачем ты напилась-то?!
И она ответила, чтобы запомнить и повторять при каждом случае:
– Я же совсем немного. И больше я пить не буду, вот увидишь.
Он не поверил, хотя в душе его мальчишеской родилась в тот миг большая надежда: «А вдруг и правда не будет!»
– Я правда не буду, – словно бы догадалась о его мыслях мама, а сын нахмурился, как будто понял, пацаненок, что ждет его впереди, и пошел в новый дом.
– Здравствуй, Слава! – услышал он знакомый голос, оторвался от воспоминаний и ответил крепкой не высокой женщине в черном пальто и серой шали:
– Здравствуйте, тетя Вера!
И удивился: «Только о ней подумал – и вот она! Как будто они следят все за мной!»
– Ты не горюй, Слава. – Она сказала участливо. – Мало ли в жизни бывает. Может быть, письмо от нее не дошло, а она ответ от тебя ждет.
Он не стал спорить и рассказал о встрече с участковым милиционером.
– Понимал бы он что! Вернется она, живая и здоровая! Вспомнишь еще мои слова. – Она попрощалась с ним и свернула в переулок.
Она часто так говорила: «Вспомнишь мои слова!» Он ее знал с того самого дня, когда они переехали в новый дом.
…Слава и Нина играли в песке у нового дома, а их мамы писали письмо Нининому папе. Казалось, что тут такого, написать письмо, но оно не шло с первых строк. Женщины переживали, обсуждали каждую фразу, сомневались. Кто был больше заинтересован в этом послании, трудно сказать, но обе мамы очень старались.
