1. 1.
— А всё-таки ты его боишься! — подкалывал сынок Подгорского старосты первую красавицу Орину. Компания чуть захмелевшей от вина и танцев молодежи — три парня и две девушки, — шумно возвращалась в селение после общей вечеринки.
— Конечно, боюсь!.. — статная девица суеверно оглянулась и поплевала через плечо. — И ты так не говори, Левко. Нехорошо это, вдруг узнают.
— Ага, наш особенный односельчанин сейчас не спит… тьфу, то есть, как раз сейчас спит, и летает вокруг нас, подслушивает… Уу-у-у-у! — Левко и двое подпевал, его верные приятели, изобразили буйное порхание вокруг головы Орины. Она назвала парней дурнями, и пошла быстрее.
— Куда, Орися, я тебя провожу! — погнался за ней Левко.
— Сама дойду! — девица резко развернулась, остановилась, шелковая коса темного золота гневно взметнулась: — Зря ты так говоришь о Марко. Он хороший парень, и он не виноват…
— Оооо! — хором застонали подпевалы сынка старосты, Хома и Грицик. — Орися заступается за дружка детства? Или их дружба продолжалась и после школы? Левко, ревнуй! Чего ты не ревнуешь? Ты должен был давно вызвать двоедушника на бой!
— И правда, дурни, — поддержала подругу молчаливая, вечно испуганная Тоня. — Разве можно так шутить? Ещё и под вечер!
— А что, я бы не отказался! — расхрабрился Левко. — Эй, Марко, выходи! Слышь, где ты там летаешь? Я не боюсь тебя! Спускайся на грешную землю и выходи на честный бой! Видали? Не идёт, боится! Девки, да что вы пищите, точно цыплята? Как можно бояться того, кого здесь нет!
— Ты не знаешь, Левко, — шепотом предостерегла Тоня. — Никто не знает, где он, и когда слышит нас, а когда — нет. Такие шутки не к добру.
— Да с кем ты говоришь? — презрительно поморщилась Орина. — Они трезвые-то мало что соображают, а сейчас, да ещё со страху, им море по колено! Хвастаются перед нами, а у самих поджилки трясутся. Идём домой, Тонь, пусть куролесят без нас.
Орина решительно взяла подругу под руку и ещё прибавила шаг. И в этот раз Левко ее не останавливал. Сынок старосты не привык, чтобы ему отказывали. Но дочка богатого коммерсанта тоже умела показать характер. У первого парня на деревне был выбор: бежать за ней, как собачий хвост, или сделать вид, что не очень-то и хотелось.
Левко не побежал.
— Да наплевать, — он сплюнул сквозь зубы. — Курицы! Всполошились от простых слов. Мы даже не ругались! Пойдемте, хлопцы, завернём к Дарке, у нее всегда для хороших людей стол накрыт. Выпьем, закусим, я угощаю!
— Нее, Лёв, — с сожалением отказались приятели.
— Меня мать на щепочки распилит, если поздно приду, — сказал Грицик.
— А меня батя пилит, — пожаловался Хома. — Сказал: «Явишься после заката, сам виноват». Он дядьке Сидору нажалуется, тот мне работу обещал, только лоботряса не возьмёт. Я на испытательном сроке, по струнке ходить должен.
— Эх, скучно с вами, — рассмеялся сын старосты, изобразив полную свободу и беззаботность. — Лады, до завтра! Доброй ноченьки!
Приятели простились с заводилой их компании, поспешили догонять Орину и Тоню, и с облегчением пересекли границу селения с белёными чистенькими хатами бедняков. Солидные бревенчатые усадьбы темнели ближе к центральной площади, но белые стены сейчас радовали больше башенок и высоких заборов.
Солнце уже садилось. А самая худшая примета в Подгорском — остаться одному далеко от дома после заката. Но Левко именно так и сделал. Назло дружкам завернул к живущей на отшибе Дарке, в доме у которой царило вечно неофициальное оживление.
«Притон!» — как гневно утверждал староста селения. Самые благонамеренные односельчане вслух его поддерживали. Но втайне, как и все остальные, радовались, что весёлая вдова Дарка вкусно готовит, пускает переночевать в гостевые комнаты, наливает чарочку домашней наливки… всё за очень умеренную плату. А куда податься культурно отдохнуть, если до ближайшей корчмы на перекрестке — километров десять. Это молодежи ничего не стоит бегать к соседям на танцы, а людям постарше что делать? Здесь у них — ни клуба, ни харчевни, ни постоялого двора, ни конной почтовой станции. Только голубятня для почтарей. Спасибо старосте, хоть на большие праздники оркестр играет и можно танцевать всю ночь. Но очень редко. Кроме праздников только два всеобщих развлечения: свадьбы да похороны. Прочие крестины да именины проходят в более узком кругу, не для всех.
Строгий староста успешно боролся с пороками общества, закрывая «притоны», выселяя неблагонадежных на самые дальние хутора, к лесу, за реку, а собственного сынка удержать в рамках не мог.
На прямую дорогу к дому Левко вышел не раньше полуночи. Сейчас только спуститься с невысокого холмика и вот оно — Подгорское. Как на ладони. Белеет в долине, точно ночная кувшинка в пруду. Большая круглая луна серебрила дорожку с холма, и загулявший сынок старосты не боялся заплутать. Хотя ноги слегка заплетались.
Луна светила в спину, тень парня ползла впереди него. В какой-то момент ему показалось, что тень двоится. Левко был не настолько пьян, чтобы не понять — две тени для него одного слишком много. Он резко обернулся:
— Ты?! Чего те…
В свете луны блеснуло лезвие длинного кривого ножа. Больше Левко ничего сказать не успел.
2. 2.
Наутро во дворе, где жила Тоня, всех родных поднял на уши истошный визг старшей дочери. Собака сонно выползла из будки и удивлённо гавкнула, а потом тоненько завыла, в тон молодой хозяйке.
— Ты что, шальная? Всех перебудила! — крикнула из окна мать. — Чего там?
— Там!.. Там!.. — Тоня только показывала пальцем, но не могла членораздельно говорить. Вскоре родные поняли, дело серьёзно. Отец с ружьём выскочил за ворота, но никого не увидел. Улица ещё спала. Мать отпаивала Тоню ключевой водой, младшая сестра матери мигом закрыла ставни и двери, не выпуская во двор детей. Собака выла.
На заборе, среди верхних кольев, висела отрубленная по локоть рука.
— Какие шутки? Это ведь не свиное копыто! — сердился отец Тони, переругиваясь с соседями, которых возмутил шум и гам спозаранку. Но вскоре ещё несколько дворов в селении стали эпицентрами таких же воплей, а то и похуже.
Неразлучным приятелям сынка старосты Хоме и Грицику тоже подкинули на заборы «подарочки» — ноги, отрубленные чуть выше сапог. Вторая рука — правая, нашлась возле дома Орины. К счастью, не она сама, а служанка обнаружила страшный сувенир на воротах. Возмущенные и напуганные люди, не сговариваясь, двинулись к дому старосты. Никто не понимал, что происходит, кроме двух верных приятелей, но те помалкивали. Бледные, осунувшиеся, парни только переглядывались. Оба узнали сапоги Левка, и помнили, что их предводитель ушёл вчера один, в опасный час, уже под вечер. Пока не подтвердилось, кто именно — жертва, Хома и Грицик предпочли молчать.
