1. Глава 1
Из реки тетку вытащил лопоухий Эдд; тут же собрались зеваки.
— Синяя уже, — протянул один из мальчишек, прибежавший вместе с другой ребятней, и заключил: — Померла.
— И это в светлый-то тин! — воскликнул кто-то.
Эдд не слушал: повернул тетку на бок, начал тормошить, проверил, не забит ли чем рот. Несмотря на то, что тело признаков жизни не подавало, парень продолжал стараться.
— Смерть в светлый тин – ужасный знак!
— Бродяжка, — прокомментировали рядом. — Одни кости.
«Кости» вдруг ожили: в горле у бродяжки захрипело, из носа и рта полилась вода, и вокруг обрадовались: умирать во время светлого тина, дней под покровительством милосердной богини Миры, это действительно в крайней степени безответственно. Если уж так приспичило помереть или, наоборот, надо срочно укокошить кого-то другого, то нужно дождаться темного тина.
Спасенная откашлялась, уперлась руками в грязь и стала в немом ужасе оглядываться; жирная крыса уверенно и нагло пробежала рядом, и тетка завизжала так, что единственное застекленное окошко неподалеку чуть не разбилось. А потом как вскочит! Тяжелая мокрая тряпка, в которую превратился подол ее платья, облепил худенькие ноги.
Собравшихся позабавил вид спасенной:
— Что, красуля, перебрала? — почуяв запах спиртного, осведомился мужик с сальной головой.
— Пить в светлый тин – грех! — отчеканила высокая горожанка.
Спасенная начала озираться, запуталась в собственных ногах и неловко села на землю; при этом неопределенного цвета платок слетел с ее головы, явив потемневшие от воды, но все равно явственно рыжие волосы.
Тут уж Эдд тетку узнал: она помогает в храме Миры Милостивой и пару раз кормила его горячей похлебкой, а однажды осенью даже драную, но еще пригодную куртку всучила. В общем, хорошая тетка – не зря спасал.
— Боже, — выдохнула она, начиная дрожать от холода – а может, и от чего другого. — Боже!
— Язык прикуси! — прошипела стоящая рядом горожанка. — Кто ты такая, чтобы упоминать богов? И ноги прикрой – стыдоба!
Глазищи рыжей раскрылись еще шире, и она, посмотрев теперь уже прямо на Эдда, прошептала:
— Где я? Что это за… страна?
— Ренс, — ответил парень.
На лице женщины остались непонимание и какое-то беспомощное выражение.
— На юге мы, — пояснил тогда Эдд, решив, что тетка еще не совсем пришла в себя. — Город Сколль.
— Европа? — дрожащим голосом и с большой надеждой спросила рыжая.
— Ренс.
— А материк какой?
— Материк? — не понял Эдд.
Рыжая выругалась. Другая тетка, что стыдила ее, подскочила к ней и бац оплеуху; дети расхохотались, Эдд нахмурился, а рыжая возьми да обмякни, потеряв сознание. Хорошо хоть сидела, а то могла бы головой здорово тюкнуться.
— А вот щас и помереть могла, — мрачно глянул на давшую волю рукам дамочку Эдд.
— Ты мне еще поговори! — замахнулась она и на него. — Видно же – пьянь! Как таких только земля носит? Наклюкалась и в реку, а нам вытаскивай!
— Не такая она, — укоризненно проговорил Эдд. — В храме помогает.
Дамочка фыркнула, а сама скоренько отошла, да так и растворилась где-то во дворе. Мужик же с сальной головой, большой знаток пива, склонился к рыжей, принюхался и теперь уже с уверенностью сказал:
— Не знаю, кто такая, но то, что пила – зуб даю.
— В храм надо снести, там разберутся, — решил Эдд.
Ева пришла в себя на полу под колючим полотном; приподнявшись, девушка обнаружила, что и под спиной то же самое колючее полотно, а под ним сено. Ева поморщилась, сглотнула – ну и привкус во рту, гадость! – и огляделась.
Стены – серый камень, деревянные ставни раскрыты, тело колет грубая ткань, а волосы влажные. Да, явно не родные пенаты… Ева осторожно встала, вздрогнула, ощутив босыми ступнями холод пола, и прошла к узкому окну. Выглянув, она увидела сад, а дальше черепичные крыши, много крыш, и вдалеке серую ленточку реки. Но где же провода? Антенны? Что это за город?
«Ренс», — вспомнился ответ коренастого паренька.
Ренс… Это где? Провинция Франции, быть может? Но говорил-то паренек точно не на французском… Ева медленно отошла от окна. Как она оказалась здесь? Заснула у себя дома в кровати, а проснулась уже на грязной улице… а потом крыса пробежала… чумазые дети смеялись… и какая-то странно одетая женщина стала ей выговаривать… Оголилось плечо, и Ева натянула рукав на положенное место. Тогда и заметила, что рука не ее – ногти обломанные, кутикула разрослась, кожа сухая и в пигментных пятнах. Ева вытянула вперед обе руки, затем начала щупать тело…
Что с ней? Где она? В ком она? Ева почувствовала слабость в ногах – в чужих ногах! – и прижалась спиной к стене.
— Этого не может быть, — проговорила девушка хрипло, — это неправда…
Голос, что логично, тоже оказался чужим.
Значит, та страшная вонючая улочка не была сном…
Скрипнула дверь, и Ева подскочила.
В комнатушку вошла женщина лет пятидесяти в свободной темно-серой хламиде и с белым чепцом, скрывающим волосы. Женщина показалась Еве красивой – такие строгие лица с четкими чертами возраст не сильно портит, да и такие темные глаза не нуждаются в косметике, чтобы выглядеть яркими.
— Уже пришла в себя?
Слова прозвучали странно, иноземно, однако девушка отлично поняла их смысл. Да и, кажется, с теми чумазыми на улице она сама на этом же языке говорила…
— Тебя спасли из реки, — пояснила монахиня, — Ты, должно быть, упала в воду, поскользнувшись на грязи.
— Наверное, — вымолвила Ева.
— Богиня спасла тебя, — с этими словами монахиня переплела пальцы и, подняв лицо и прикрыв глаза, зашептала молитвы. Закончив, она раскрыла глаза и спросила строго: — Почему ты не молишься со мной?
— Я не помню молитв, — нашлась Ева, решив прикинуться потерявшей память, что в ее ситуации не так уж далеко от правды. — Ничего не помню. И голова болит.
Рагенильда, мать-жрица, смерила девушку взглядом.
Ее принесли недавно, грязную, оцарапанную, с синяками на спине, и сказали, что она выпила. Что именно девица выпила, Рагенильда не знает. Зато знает, что предшествовало: сегодня утром она отказала ей, сказав, что не подобает порченой девице стричься в младшие жрицы. Обычно смирная, немногословная Эва Лэндвик заспорила, назвала себя добродетельной… Ха! Она-то добродетельная? Да весь район знает, как с ней поигрались молодцы из дворца! И пусть честь ее не тронули, но шрамов от той встречи осталось немало…
Об этом Рагенильда и напомнила Лэндвик, а также добавила, что храм все равно нуждается в ее добром сердце. Девица удалилась, с трудом сдерживая слезы. Судя по всему, дурочка решила утопиться – с нее станется, а для смелости перед этим напилась. Хорошо хоть ее спасли, иначе бы разбухтелись горожане, как так вышло, что трудница при храме умерла в светлый тин, да еще и так некрасиво.
