Все началось с того, что меня уволили. Это перевернуло мою спокойную жизнь. А еще это было несправедливо.
— Убирайся прочь, негодная! — грубая рука схватила меня за шиворот и толкнула к двери. — Чтоб духу твоего не было в моей гостинице, развратница! — Придав ускорения моему тщедушному телу, хозяйка живо обернулась к дородному господину, который стал поводом для внезапного увольнения. Улыбнулась приторно: — Прошу прощения, благородный лейр, эта мерзавка у нас больше не работает!
— Да мне, собственно, это безразлично, любезная! Мне нужна именно эта девушка, пришлите ее наверх немедленно! — Гость перестал реагировать на заискивающий лепет хозяйки гостиницы и начал грузно подниматься по лестнице.
Госпожа Трис лебезила, пытаясь растолковать заезжему в наш городок стряпчему, что у нее не «такое» заведение. Напрасно. Тот удалился в уверенности, что приказание исполнят.
Ишь какой! Так и не сказал, зачем я ему. Взял за руку и потащил вверх по лестнице. Дряхлый арод[1]! Естественно, я сопротивлялась и закричала. Ну и накликала беду: хозяйка прибежала и все вывернула по-своему, оговорив меня.
Ну нет, я и сама здесь не останусь! Как-нибудь устроюсь в столице. С моим уровнем дара не пропаду!
Госпожа Тирс, миловидная еще женщина, постояла перед дверью, которая закрылась перед ее острым вздернутым носом, недовольно надулась и, спустившись, обнаружила меня.
— Чего ты тут торчишь, Мирк?
— Ожидаю расчета.
Терять мне нечего, оттого ответ прозвучал без столь любезного сердцу хозяйки «У морского причала» подобострастия. Госпожа Трис держит прислугу в страхе, чуть что угрожает выгнать вон. Все дрожат, потому что куда податься бедной девушке в нашем маленьком портовом городке? Разве что в один из многочисленных веселых домов, что располагаются на главной улице.
— Поговори мне, дрянь! Вертишься перед постояльцами, а потом о моем заведении дурная слава пойдет. — Хозяйка немного подумала, а затем, понизив голос, приказала: — Иди к тому господину, да поторопись. Потом зайдешь в контору, так и быть, выплачу тебе половину от того, что ты заработала за неделю.
— Половину? Это еще почему?
— А ущерб репутации заведения? Всякий решит, что тут доступные девки работают! Повадится еще портовая шваль… Я и так взяла тебя из милости, без рекомендаций…
Ох, и не устала она об этом напоминать? Как язык не отсохнет?
— Вы сразу плохое подумали…
— Не указывай мне, мерзавка! Я давно на свете живу и знаю вас, девок! Ступай немедленно к постояльцу и не смей грубить.
Госпожа Трис взмахнула пышными юбками и удалилась.
Я осталась у лестницы. Идти к толстяку-постояльцу, конечно, не собиралась. Ага, нашли послушную дурочку!
Из-за двери, о которую меня чуть лбом не приложили, послышалось пыхтение Норы, служанки первого этажа. Она выглянула в щелку и обрадовалась: — Эвади, милая, помогай!
Я покосилась на дверь в буфетную, где затворилась хозяйка, и бочком скользнула на черную лестницу. Подхватила одну из кип грязного белья, что тащила Нора, и поспешила вниз, к прачечной. Избавившись от ноши, потянула подругу на задний двор. Там за сараем, подальше от окон кухни и глаз сплетницы-поварихи, поделилась новостями.
— Как же ты теперь, бедняжка моя? — серые глаза Норы наполнились слезами. Она вообще легко плачет, но и смеется тоже.
— Поеду в столицу, вот сейчас вещи соберу — и на почтовую станцию. Ты уж получи за меня деньги у ведьмы-Трис и отдай их тетушке Сафире. — Я поежилась от холода. Зима в Кросс-Кау хоть и считается теплой, но, как говорят, суровей, чем в столице. Повинуясь холодному океанскому течению, у нас два месяца с моря дует ледяной ветер.
— Как же ты так внезапно решилась?
— Услышала, как меня обвиняют в том, чего я не делала, и поняла: мне в этом городе не устроиться. Дорога в портовый бордель не для меня. А в столице, говорят, работы навалом, я и черной не побрезгую.
— Ох, тревожно мне, Эвади. Может, в Эрепорт пока съездишь, все-таки крупный город? С твоим-то личиком остаться без гроша в кармане и без рекомендаций… Смотри, попадешь в беду!
Внешность — это проблема, но все решаемо. Если надо, белокурые волосы перекрашу в русые, бирюзовые глаза спрячу за толстыми стеклами очков, которые надевал по праздникам дедушка Мирк. Неброская одежда скроет фигуру. Никто и не посмотрит второй раз!
— Здесь я уже попала. В Эрепорте работы нет. Ты же слышала, что старик Фей рассказывал о тамошних хозяевах. А здесь Трис не даст покоя, да еще ославит так, что глаз на честных людей не поднимешь. — Обхватила себя руками в надежде согреться. — Я уже решилась, Нора. Напишу тебе, как обоснуюсь где-нибудь… — У черного хода зазвонил колокольчик: хозяйка требовала горничную к себе.
Дрожа на ветру, обнялись с подругой в последний раз.
***
Пока добежала до нашего края городка — согрелась. В конце улицы, что выходила на фермерские поля, показался кособокий домишко, крытый почерневшей от времени соломой. Здесь, в съемной квартире из двух маленьких комнат, я прожила восемнадцать лет. Неподалеку находится скромный храм Теи, в котором совершал обряды мой опекун, дедушка Мирк. На ступенях святилища он и обнаружил когда-то двухлетнюю крошку, одетую в рваньё. Обычный подкидыш — никаких записок или указаний на родителей. Я лепетала только свое имя — Эвади. Так меня и записали в бумагах, хотя имя звучит странно, словно фамилия.
Командор местной стражи, как полагается, развесил объявления у нас и в соседнем крупном городе. Они провисели целый год, но никто так и объявился. А дедушка Мирк за это время так привязался ко мне, что не пожелал отдать в сиротский дом, и стал опекуном. Он говорил, что это Тея послала ему дочь, учил меня всему, что знал сам (а знал немало, ведь он окончил академию в столице). Деда Мирк был лучшим отцом и другом, другого мне и не нужно. Жаль, что он оставил меня так рано.
Привычной дорогой свернула по дорожке к погосту. Нужно попрощаться, кто знает, ворочусь ли?
— Эй, Эвади! Что так рано сегодня? — окликнула соседка. Вот любопытная, чует новую сплетню: Эвади уволили, потому что она крутила задом перед каким-то заезжим старикашкой! Фу, даже подумать гадко. Скоро весь городок загудит об этом — я уж знаю, проведают.
Махнула рукой, сделав вид, что не дослышала, и ускорила шаг.
Вот и покосившаяся ограда кладбища. Студеный ветер трепал зеленую поросль — весной здесь взметнут пылающие головки разноцветные горные маки. Станет повеселее, если такое слово уместно здесь. В мае будет два года, как Маррана призвала деда за грань. Скромный холмик обнесен, по обычаю, оградкой. Я присела на корточки, собирая в платок две горсти мягкой черной земли. Щеки стали мокрыми, как тогда, на похоронах.
