Я поспешно осмотрел место преступления, изо всех сил стараясь не задеть взглядом лежащее посреди гостиной тело, и вышел. Зайдя в соседнюю комнату, дрожащими пальцами нащупал в кармане пачку сигарет, и, настежь распахнув окно, закурил, глубоко затягиваясь. С улицы в помещение ворвались весенние звуки – встревоженный птичий щебет, рёв воды на освобождающейся ото льда реке и четкий и энергичный звон капели. Из гостиной вместе с тем доносились причитания вдовы убитого, перебиваемые строгими, сухими голосами полицейских, а из кабинета сверху, где работали эксперты – глухие порывистые звуки сдвигаемой мебели, похожие на наносимые с размаху удары. Я снова достал записку – этот чёртов обрывок бумаги, какой-то старый чек из канцелярского магазина, и в тысячный раз прочёл надпись на обороте – коротенькую фразу, две недели остававшуюся загадкой, а минуту назад вдруг объяснившую всё… Итак, расследование завершено, и я, наконец, знаю имя убийцы, больше месяца державшего в страхе город. Осталось довести дело до конца. Один звонок, одно слово, сказанное вполголоса, и всё будет кончено… Я потянулся за телефоном, и с отвращением ощутил, что колеблюсь. Что-то удерживало меня. Странно, но даже сейчас, после этого мучительного месяца, после всех фактов и улик, даже после злосчастной записки, неумолимая тайна которой вдруг открылась мне мгновение назад, я всё ещё сомневался… Или это не сомнение, а сочувствие? Но разве я действительно сопереживаю ему? Неужели и теперь пытаюсь понять и оправдать? Из соседней комнаты снова послышались рыдания. «Димочка, родненький, Димочка», – причитала вдова убитого. Это наконец отрезвило меня.
Нет, всё, хватит сантиментов! Я выбросил недокуренную сигарету в окно и извлёк из кармана телефон…
Эта странная история началась точно также, как ей суждено окончиться – с телефонного звонка. Мобильник разбудил меня в два часа ночи. Я подскочил на кровати и нащупал на залитом чем-то липком столе холодную дрожащую трубку. Звонить в это время мог только Елисеев – ночной редактор «Вечерней столицы», газеты, в которой я работаю. Видимо, ему снова понадобился корреспондент из отдела новостей, чтобы сделать заметку о пожаре на каком-нибудь складе на окраине Москвы, или о бомже, ограбившем автозаправку. И козёл отпущения, как всегда, я, Игорь Свиридов. Но уже приготовившись услышать в трубке энергичный редакторский дискант, и собираясь от души послать Елисеева по матушке, я осёкся. В звонившем я с удивлением узнал своего школьного приятеля Колю Ястребцова, заместителя начальника полиции подмосковного Терпилова.
– Здравствуй, Игорь, – незнакомым мне у него напряжённо-деловым голосом произнёс он. – Извини, разбудил тебя, наверное?
– Коля, ты? Да уж конечно разбудил. Второй час ночи, – проскрипел я, поднимаясь на кровати, и с отвращением чувствуя, как тяжёлая холодная волна скатывается по спине.
– Ты как, всё ещё в газете работаешь?
– Работаю.
– У тебя время есть на следующей неделе?
– Пожалуй, а в чём дело?
– Встретиться надо. Есть у меня к тебе одно предложение. Я буду в Москве в среду, нормально?
– В среду? – я задумался, спросонья пытаясь припомнить планы. – Да, в среду я свободен. В «Шоколаднице» на Тверской часа в четыре сможешь?
– Договорились.
В назначенный час я открыл стеклянную дверь кафе и вошёл в тесное, пропитанное запахами шоколада и ванили помещение. Николай – высокий, рано начавший седеть брюнет в строгом деловом костюме, дожидался меня за столиком в углу.
– Чай только без сахара, – говорил он тонкой рыжей официантке в накрахмаленном переднике, которая чёткими движениями белых рук расставляла на столе приборы. – И лимон, пожалуйста, не забудьте.
Девушка с фирменной вежливостью кивнула ему в ответ, втиснула блокнот с карандашом в карман фартука и удалилась.
– Игорь, здравствуй, – крикнул Ястребцов, заметив меня в дверях и с неуклюжестью засидевшегося на месте человека делая усилие, чтобы подняться.
– Как дела? – спросил я, подавая руку и опускаясь на кожаный диван у стола.
– А ты ничего не будешь? – суетливо поинтересовался он. – Давай я позову?..
– Ничего, позже закажу. Что у тебя стряслось?
Коля нерешительно взглянул на меня исподлобья, как бы сомневаясь, стоит ли вообще начинать беседу. Затем достал из кармана пачку «Парламента», ловким щелчком выбил сигаретку и, хищно лязгнув затвором никелированной зажигалки, закурил.
– В общем, есть у меня к тебе одно дело, – задумчиво начал он. И вдруг спохватился: – Но только заранее предупреждаю – всё, что мы тут скажем, должно остаться между нами. Договорились?
– Договорились.
Николай выпустил струйку густого сизого дыма.
– Рассусоливать долго не буду. Дело такое: у нас в городе произошли два странных убийства, и для их раскрытия мне очень пригодится твоя помощь.
Этого я ожидал в последнюю очередь, и с удивлением уставился на своего товарища.
– Что, удивила тебя моя просьба? – улыбнулся он на мой взгляд. – Но прежде чем отказываться, сперва послушай меня, хорошо?
За время своей журналисткой работы я повидал многое. Участвовал в облавах на героиновых курьеров на реке Пяндж, что на таджико-афганской границе, прятался под обломками рухнувшего дома в Грозном, вместе со следователями шёл по следам знаменитого битцевского маньяка, и присутствовал при его задержании, унёсшем две милицейские жизни. Но мало чему я удивлялся так, как той истории, что выслушал в следующие полчаса. Месяц назад сонную жизнь небольшого подмосковного городка Терпилова всколыхнуло странное преступление. При загадочных обстоятельствах был убит местный судья – Обухов, человек влиятельный и хорошо известный в городе. Преступники не оставили на теле жертвы живого места – переломали руки и ноги, выбили зубы, выдавили глаза. Убийство произошло поздно ночью, на даче Обухова. По этому обстоятельству оперативникам стало понятно, что преступники хорошо изучили его расписание: за город судья без семьи выезжал редко. Как известно, расследование любого убийства начинается с бытовой версии, но тут она отпала практически сразу. Судья был женат и имел двоих детей. Старшая дочь – двадцадвухлетняя Лариса – была замужем, и уже три года жила с мужем в Москве. Младшему – Вадиму, едва исполнилось десять. С женой Обухов жил душа в душу, об изменах супругов друг другу ни молве, ни близким друзьям ничего не было известно. Материального мотива в деле также не могло быть. Жена распоряжалась буквально всем имуществом семьи через доверенных лиц (напрямую управлять собственностью судья не имел права по закону), и ни в чём себе не отказывала – немалая часть совместного дохода Обуховых шла на её заграничные поездки, наряды и драгоценности. Судья, человек в быту не требовательный, никогда ей ни в чём не препятствовал, в дела по дому не вмешивался, и, как говорили, был только рад тому, что супруга освободила его от хозяйственных забот.
