Алеша жил на Патриарших и ходил в школу в квартале от дома. Был таким хорошим-прехорошим, что даже строгая бабушка Анастасия Сергеевна, видный в прошлом партработник, благодаря которой семья давно жила в четырехкомнатной квартире в обкомовском доме, не могла к нему ни по какому поводу придраться. Только говорила, слыша, как хвалят Алешу мама и папа:
– Ну хватит вам, знайте меру, не перехвалите!
Однажды Алеша, сам не зная почему, не пошел после школы домой, а пришел на Патриарший пруд и стал сидеть на скамейке. Затем, не отдавая себе в этом отчета, вдруг снял свои красивые лакированные туфли, которые бабушка привезла ему из Польши, когда ездила туда с делегацией, и носки тоже, и побежал босиком к воде.
– Мальчик, ты зачем так? Там же грязно! Кошки гадят, оборванцы всякие плюют, а ты собрался ноги там мочить! Ты бы лучше мне помог, – сказал ему приветливым голосом мужчина средних лет, стоявший наверху, у скамейки, где Алеша только что сидел. Одет он был не ахти как – не лучше, в сущности, тех оборванцев, которых упоминал. Все на нем было какое-то потертое и несвежее, вдобавок рука забинтована, и от бинта сильно пахло больницей; волосы седыми космами свисали с очень крупной головы. Ни дать ни взять, головастик, подумал Алеша. В его не забинтованной руке была большая тяжелая черная сумка. Мужчина еще раз призывно блеснул очками, и этот их блеск словно заворожил Алешу. Мальчик стал карабкаться по склону наверх, но подняться оказалось не так просто, как спуститься с него.
– Дай руку, я тебе помогу! – сказал незнакомец, поставил на землю сумку и протянул ему свою огромную мохнатую ладонь.
– Вот так. Видишь, легче ведь, когда помогают. Вот и ты мне сейчас поможешь! А туфли-то что, забыл? А ну-ка надевай! Без них, что ли, идти собрался? – весело и добродушно крякнул ему мужчина. Алеша, словно во сне, повиновался, подошел к туфлям, надел их, взял ранец и пошел к мужчине.
– Меня Иннокентий Палыч зовут, врач я. На пенсию недавно спровадили… А вот, сын, скотина, не помогает, приходится после операции все на себе таскать. Только и ждет, что подохну, и тогда квартиру будет себе оттяпывать… Ну, я ему сюрприз на этот счет уже приготовил! – недобро усмехнулся новый знакомый Алеши. Потом, словно по мановению волшебной палочки, сменил резкий тон на миролюбивое курлыканье, и его голос вдруг стал переливаться и приятно булькать, клоня в какой-то странный сон.
– Вот, на, помоги-ка мне дотащить до дому, – он протянул Алеше свою тяжелую авоську, груженную тремя бутылками водки, буханкой черного и батоном белого хлеба, куском сыра в коричневой бумаге и двумя палками вареной колбасы в такой же, как сыр, обертке.
– Хоть в этом повезло, – сказал Иннокентий Палыч, показывая на авоську, которую безропотно тащил Алеша.
– Вон, гляди, все местные ханыги пронюхали, что водяру привезли, еще пять минут, и будет здесь Сталинградская битва. А я уже отстрелялся, – удовлетворенно курлыкнул он. И правда, у продмага на углу уже выстроилась очередь из любителей «Столичной». И вдруг…
– Алеша! – резкий крик на всю улицу. Властный и суровый голос бабушки, Анастасии Сергеевны.
– Это что еще такое? Да как вам не стыдно так ребенка нагружать? Он надорвался весь – нести вашу сумку тяжеленную!
Анастасия Сергеевна подошла и бесцеремонно, по-партийному заглянула в нее.
– Ну, так я и думала: водка! И не стыдно? Алеша, отдай дяде сумку, и пошли сейчас же домой, – еще более властно продиктовала ему бабушка. Алеша, очнувшись от сна наяву, в который он погрузился, так же автоматически, как и брал минуту назад, передал авоську Иннокентию Палычу и поплелся за Анастасией Сергеевной. Тот же только усмехнулся, пробормотал:
