Этот боевой вылет ничем не отличался от прочих. Все как всегда. «Пешки», гудя двигателями, зашли на густо заставленную вагонами узловую станцию, отбомбились, а четверка истребителей сопровождения попыталась связать звено «мессеров».
Задымил, вывалился из боя немецкий истребитель, но досталось и нашим. Сыпанула горохом по фюзеляжу «ишачка» случайная очередь.
Павел крутанул головой, определяясь в пространстве. Так и есть. Его «аппарат» кашлял мотором и норовил завалиться на крыло.
Качнул машину, привлекая внимание командира звена.
Даже на таком расстоянии было видно, как Андрюха шевельнул губами, беззвучно выругался, развел ладони в сожалеющем жесте. Понятно без слов. Жаль, а что делать. Приказ есть приказ. Наша задача – вести «петляковых» до базы. Так что – дальше сам.
Пилот проводил взглядом исчезающие в белесой дымке машины товарищей и сосредоточил внимание на управлении.
Стрелка уверенно сползла к левому краю, сообщая, что горючее на исходе.
– Ети его. – Несвязно, но от души выругался пилот.
Оглянулся по сторонам: чуть сбоку, за левым крылом едва заметная радуга от вылетающего в пробоину топлива.
«Ну вот, раскудахтался – кино, домино», – и, уже не раздумывая, дернул карабины, проверяя крепление парашюта.
Тишина упала, словно опустили стеклянный купол. Винт провернулся и встал колом. Проявились ободранные красно-белые полосы краски на лопастях.
«А Кузьмич их даже покрасить не успел… – с несвоевременной сентиментальностью вздохнул Павел и коротко хлопнул ладонью фанерный борт кабины: – Прощай, старичок, и не обессудь».
Истребитель клюнул кургузым носом и ушел в пике. Не круто пока, но с каждым мгновением все больше заваливаясь и ускоряясь.
«Пора», – решился Павел, неловко, борясь с перегрузкой и цепляясь за рычаги, будто купальщик из узкой лодки, перевалился за борт.
Ударил по спине, словно сшитый не из тончайшего шелка, а из грубого брезента, дернул, расправляясь, купол.
Земля приблизилась, мелькнула чуть левее тревожная зелень деревьев, парочка серых от дождей, прошлогодних стогов, и вот уже ступни ощутили приличной силы удар.
Унты скользнули по свежей траве. Уже заваливаясь набок, исхитрился погасить купол. Наконец, стропы ослабли.
Подскочил, завозился, отстегивая сбрую. Короткая перебежка по полю, и вот уже парашют исчез в глубине слежавшегося сена.
Павел выждал пару секунд, восстанавливая нарушенное падением с высоты давление в голове, и рванул в сумрак небольшой рощицы.
Чуть отдышался, развернул карту: «Как ее, эту речку зовут? Зыбь. Похоже, она и есть, – пилот провел пальцем по гладкой поверхности карты. – Чуть дальше – овраги и точка села. Название стерлось на сгибе. Одно радует, деревня – в восточном направлении. Значит – подъем».
Спрятав карту, вытряхнул из планшета бумаги, скомкал и подпалил. Пепел, схваченный теплым ветерком, исчез, разлетелся по полю.
«Вперед, славяне», – скомандовал себе Павел и неловко, запинаясь о засохшие комья земли, побежал через открытое пространство. Однако в середине пути выдохся.
Рухнул в тени разваленной копны и попытался восстановить дыхание.
– Говорила мама: Учись, балбес, музыке.– Невесело пошутил летчик. И тут же поправился: – «Музыка, не музыка – все одно, если суждено, собьют. Серегу, вон, в первый же вылет, свои и… привет Архангелам. Зенитчики „садят“ без разбора. Бах-бах, и нет Сережи. А тут, считай, повезло». – Пока петлял по сенокосу, перевалило за полдень. Жара чуть спала.
«Может, лучше было на вынужденную пойти? – вернулись мысли к пережитому. – Лучше-то лучше. Да вопрос. А ну, как у немцев? Точно «переход с машиной» впаяют и даже «пропал без вести» не удостоят.
Как там, в присяге?..
«Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».
Лучше уж так. Пешочком. Да и куда тут сядешь?»
Наконец, бугры закончились, и летчик вышел на проселочную дорогу. Она, петляя, уходила к пригорку.
Поднявшись на холм, осмотрел раскинувшиеся перед глазами окрестности:– «Красота».
До самого горизонта поля, перерезанные редкими перелесками, а чуть левее виднеются какие-то точки.
Он двинулся к деревне, повторяя в такт фразу: «Все выше и выше, и выше».
Дичь, но мысли отгоняет.
Однако про музыку Паша вспомнил не для красного словца. Он, и впрямь, учился музыке. После школы, когда вместе с аттестатом получил диплом музыкалки, подал документы в консерваторию. Класс рояля, звучит. «Весь вечер за роялем». Все лучше, чем «Весь вечер на манеже». Но промучился год и заскучал. А когда однажды в их «консерву» явился летчик, набирать в авиашколу, Павел понял – это судьба.
Прошел комиссию, подал заявление. Только получив письмо с вызовом, сообщил матери. Жестоко, конечно. Однако радость так ослепила, что ни о чем не подумал. Авиашкола, потом «Борис и Глеб», как прозвали в народе Борисоглебское училище летчиков истребительной авиации.
Пресловутый приказ 0362 от 22 декабря 40 года встретил уже в полку. Потому и успел получить младшего лейтенанта, хотя в казарму все же перевели. Да и ладно. Это семейным туго пришлось. Попробуй, отправь семью, как предписывал строгий документ, на Родину, и всего за две тысячи. А холостому – ерунда. Свои тридцать часов налета он из училища привез. Только привык, осмотрелся, и на тебе…
«…В четыре часа утра, без объявления… Киев бомбили», а дальше по тексту…
Голос товарища Молотова, сообщил новость.
«Какая тревога? Аж руки зачесались. Да мы их на тряпки порвем. В первый вылет, как на парад, собирались. А вернулось – треть группы. Это уже после, втянулись. А когда их над танковыми колоннами полетали, да поняли, что это, как сказал Ильич, «всерьез и надолго».
Павел даже оглянулся. Его шуточки, иной раз до неприличия острые, уже вызвали задумчивый взгляд политрука, и вполне могли стать лыком в строку.
«…А не было у вас гражданин умысла на теракт? Ох, разошелся. Дойти еще надо».
За воспоминаниями и не заметил, как отмахал километра четыре. А по жаре это совсем немало. «Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась». В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками.
«Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало». – Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то что шел наобум.
Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: «Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы селян увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, – шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. – Наглость – второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?»
