…показалось…
…спать надо идти, уже мерещится черт знает что…
Какого черта я не иду спать, какого черта я смотрю и смотрю на картину на стене, откуда она вообще взялась. Есть такие картины, которые непонятно откуда взялись, как будто висели на стене всегда, еще до того, как был построен дом, и даже до того, как вообще появилась стена.
Картина… из тех, мимо которых проходишь каждый день, вообще не замечаешь, что на них… а что, разве на них что-нибудь нарисовано, а что… ну надо же, оказывается, девушка спит на диванчике в залитой полуднем гостиной, а она там раньше была, да была, конечно, или не было, или она появляется только когда…
…черт.
Вот оно, снова, в дальнем левом углу картины, куда не падает солнечный свет, там что-то на стене… еще какая-то картина, в тени даже непонятно, что именно на ней изображено, чем больше вглядываешься, тем больше не понимаешь, что такое. По крайней мере, понимаешь одно, – оно не должно шевелиться, оно не должно выбираться из полотна, осторожно спускаться на стол у картины – вот теперь вижу мужчину лет тридцати, залитого кровью, что за черт… Он шепотом-шепотом спускается из картины, медленно идет через комнату со спящей женщиной, только сейчас вижу окровавленный кинжал в его руке, подбирается к спящей…
Черт…
Хочется закричать, крик стынет в горле, отчаянно утешаю себя, что все равно ничего не получится, она все равно меня не услышит, потому что… ну, просто потому что…
…она приподнимет голову, смотрит на незваного гостя, кричит – пронзительно, громко, крик разрезает уши острым клинком. Да какого черта я её слышу, я не должен её слышать, потому что… потому что. Женщина – теперь вижу, что совсем юная, даже назвал бы её девочкой-подростком, – бросается прочь куда-то в свет полудня за занавески и раскрытую дверь на террасу…
Продолжаю выжидать, сам не знаю, чего, думаю, как рассечь картину пополам, сломать об колено, тогда этот с кинжалом окажется по одну сторону, а девушка по другую, он ничего ей не сделает… Надо только подойти к картине, не смотреть, не смотреть, что он уже глядит в мою сторону из-за окровавленных волос, он делает шаг в мою сторону, чер-р-рт… Схватить картину, ты еще на гвозде застрянь, дрянь ты такая, ты еще…
…его рука сжимает мое запястье, вот это силища, ты мне руку не оторви, а ведь оторвет, – валится на меня, впивается мне в плечи, – пол уходит из-под ног, бьет меня по затылку, – незнакомец отпускает меня как-то неожиданно быстро, в изнеможении падает на ковер. Наконец-то решаюсь разглядеть это неведомое нечто, щуплый, но жилистый, бескровное худое лицо…
– Мне… – выхаркивает слова вместе со сгустками крови, только теперь вижу глубокую рану на груди, – мне… на вось… мой…
– Этаж?
– Не-е… – давится этим последним «не», закатывает глаза, оглядываюсь в поисках телефона, скорую-скорую-скорую, ты какого черта обмякать как тряпка вздумал, ты какого черта дышать перестал… Пытаюсь сделать что-то вроде искусственного дыхания, фонтан крови плюет мне в лицо, чер-р-р-т…
Полиция-полиция-поли…
…стоп.
Уже отдергиваюсь от телефона, вот только полиции мне не хватало, что я им скажу, так они мне и поверят в наскоро придуманную историю, а это друзья заходили, посидели, выпили, слово за слово, один другого… Не то, не то, даже если понаставлю на стол бутылок и стаканов…
Решение приходит само собой, даже не спрашиваю себя, как можно запихнуть обмякшее тело в узкую рамку – тело как будто уменьшается в размерах, с глухим стуком проваливается в комнату по ту сторону картины. Что-то звякает у моих ног, так и подскакиваю на месте – не сразу понимаю, что вижу, это похоже на ключ, только какой-то странный ключ, похожий на головоломку, живущую как минимум в четырех измерениях. Комната как будто выворачивается наизнанку, хватаюсь за воздух, воздух расступается, выпуская меня куда-то…
…черт…
Едва не падаю с головокружительной высоты, которая открывается за чем-то, что я про себя называю порталом, вижу огромный зал и себя под самым потолком, даже успеваю увидеть позолоченную рамку и карточку «Вечер у камина», вот как, значит, назвали эти мои жалкие попытки растопить огонь… Прикидываю, как спуститься, цепляюсь опять за воздух, воздух оказывается металлическим, твердым, напоминающим лестницу, осторожно скольжу вниз, – сигнализация взрывается бешеным лаем, темнота бежит на меня топотом тысячи тысяч ног. Догадываюсь посмотреть на то, что называю ключом, ключ показывает в темноту, откуда бегут тысячи ног – понимаю, что нужно бежать именно туда, в самую тьму, ворваться…
…нет, наоборот, вырваться, вывалиться из очередной рамки, ощутить на себе нестерпимый жар пламени, спохватиться слишком поздно – когда уже вываливаюсь в костер, на котором пылает картина. Озябшие тени шарахаются от костра, что у них с лицами, у них вообще нет лиц, какие-то щели на головах…
Спрашиваю, ни на что не надеясь:
– Восьмой уровень?
Кто-то никто показывает мне куда-то в никуда:
– Да-а-ал-ш-ш-ш-ше-е-е-е…
Поворачиваю то, что называю ключом, ветер пустыни дышит в лицо, почему-то зачерпываю горсть снега, прежде чем войти в пески…
– …долго же вы шли…
Смотрю на одноглазый конус, который увенчивают обрывки плаща на ветру. Даже не отвечаю, что шел не я.
– …долго же…
– А что, собственно…
– А вы и не знаете? Ну да, где вам… чему только учат в конторе…
Даже не спрашиваю, что за контора.
– Вы слышали про Октахора Симплекса?
– Да… что-то слышал…
– …вот так, никто не слышал, он слышал, совсем хорошо…
– А… а это… кто?
– Вот с этого и надо было начинать, тоже мне умник выискался…
Он спохватывается, меняет гнев на милость, даже вытаскивает с одного из натюрмортов пару персиков, протягивает мне.
– Картины… как пишут картины?
Догадываюсь:
– Создают миры?
– Вот именно…
Снова догадываюсь:
– А на картинах Симплекса… нет…
– …или нет, или они так спрятаны, что никакой ключ не откроет… только мы этого уже не узнаем, долго же вы сюда тащились…
– А… почему мы не можем спросить у самого…
– …ну-ну, посмотрим, как вы у мертвого спросите…
Пытаюсь понять, что это значит, или что у мертвых спрашивать невозможно, или что в этом безумном мире есть какое-то средство, чтобы и правда спросить у мертвеца, или… нет, все-таки первое, хотя черт его знает…
