этот текст кусок говна. Это будто написано другим человеком. не моим братом. я покажу, что написал он и сравни с этим.
– Девушка, поздравляю вас! Обменять фишку на билет, сможете вон в той кассе.
Ботелый мужчина, в высокой шляпе, указал, куда мне следует пройти. Его хомбург расписан как царская палата великоустюгским художником. С наигранной веселостью, неохватный, приободрял проигравших, на которых ему, по большому счету, плевать.
Я подошла к кассе. Пришлось отстоять очередь. Проигравшие истерили – одни просили вернуть деньги, другие молили. Их доводы доходили до абсурда. Некоторые даже угрожали, но таких резвых, ражая охрана справляла по реке. Каждый обиженный думал, что был обманут и оказывался в безвыходном положении. На деле же – унизительном. Через 20 минут подошел мой черед. Кассир был уже во всю взвинчен. Я протиснула ему фишку, сказала, что хочу получить выигранный билет. Он потеплел, засиял и попросил паспорт. Сзади меня стояло еще человек десять.
Невероятно, я выиграла билет в Мароуо. Это самый красивый город на земле! Место, не знающее ни войн, ни революций, ни терроризма, ни голода, ни климатических раздражений. Это закрытый город, куда практически невозможно попасть. Чтобы получить визу в Калунну, нужен либо банковский счет с тремя миллионами, либо политический безупречный паспорт. И вот, у меня на руках билет и штамп с визой в паспорте.
– Мароуо – город удовольствий. Говорят, там несколько сотен водопадов и целые кварталы, построенные в воздухе! Примите мое сердечное поздравление!
Кассир наконец отпустил меня.
Видимо, все труха. Я еще не вышла из здания, как на меня набросились скупщики. Директории в голову не пришло бы оплачивать тур в Мароуо. Думаю, поэтому билет в одну сторону. Никто бы не полетел, страшно. Вот не знаю, зачем они только раструбили обо мне? На всех экранах мое фото. Как бы домой не заявились обозреватели. Как только им выкручиваться, если я не вернусь? Думаю, им и это на руку. Придумают чего.
Я шла вдоль сплошного морского зеленого забора. На разрисованном граффити, металлическом лавровом листе, были нацеплены одно за другим объявления купли/продажи, с выкупами и розысками. Я остановилась у одного, измазанного фекалиями. На листке был изображен весьма симпатичный подросток с домашним псиноподобным шмелем на плече. Когда был сделан этот снимок, никто даже не мог вообразить себе, что жестокая неожиданность в один день поменяет счастье на скорбь. Под фотографией числились приметы мальчишки, в чем он был одет и приблизительное время когда он пропал. Желтым маркером поверх портрета и под испражнениями, подписано: «плевать». Двойное оскорбление. Тут тебе и грязная ненависть, и не ленивое использование маркера, и равнодушие. «Пропал четвертого апреля». Неделю назад. Я пошла дальше. Впереди меня, по дороге, разлетались камни, которые я пинала носком туфель. Подумать только, я, да в Мароуо! Потрясающе!
Я пытаюсь закрыть чемодан. Не выходит, слишком много вещей. У порога в комнату застыла мать.
– Ты же понимаешь, что билет только в одну сторону?
– Я понимаю, мама.
– И ты полетишь?
– Да.
Знаю ее, она хотела поговорить более энергично. Я нарочно не смотрела на нее. Только бы не встретиться с ее водянистыми глазами. Ну не могу я остаться с ней и бросить билет, наконец, мне нужно подумать и о себе.
– А как же ты там?
– Мам, прошу. Со мной все будет в порядке. Мы будем созваниваться каждый день.
– Но что ты будешь делать? Тебя же там не оставят. Тебе придётся вернуться, а как? Я не смогу заработать на обратный билет даже за всю жизнь.
– Мам, хватит. Я не знаю, собираюсь ли я возвращаться. Может найду там работу, или любовника. Кто знает, что будет дальше? Не хочу заглядывать так далеко. Мы обе не гадалки.
– Ты оставишь меня?
– А ты, хочешь оставить меня, здесь?
– Разве тебе здесь плохо? Продашь билет – и заживешь по другому.
– Не заживу, потому что не продам.
– Но как же Петре? Он такой хороший парень.
– Петре должен меня понять. К тому же, я и так постоянно в напряжении с его таблетками. Он экспериментирует не над собой – я его подопытный. Никогда не знаю, не потечет ли сегодня из его ушей удобрение и не зарастет ли завтра мхом. Мне надоело это постоянное, тревожное ощущение. Каждый день я возвращаюсь домой в лихорадке, жив ли он? Не превратился ли в собаку или в салфетницу? Он эгоист, он поймет.
Ну пожалуйста, мам, не нагнетай еще больше, молчанием.
– Ты не пообедаешь со мной, напоследок?
Я посмотрела на мать. Почему она просто жмется у двери, почему бы ей не отхлестать меня полотенцем, которое она искрутила в руках? Мне было бы легче, наори она на меня, что никуда не пустит. Но нет, она будет скулить, а как я уйду завоет.
– Пообедаю.
– Хорошо, я приготовлю.
– Заодно, смой волглое выражение с лица. Мам, – я улыбнулась, – ну правда.
Мы ели спагетти. Мама добавила в кофе коньяк. Чувствую, сегодня она выдует бутылку.
– Я могу тебя проводить?
– Нет-нет. Мне нужно зайти к Петре, да и по хорошему забежать бы к деду и девочкам.
– К деду-то, по хорошему?
– Я не правильно выразилась. Мне сейчас сложно подбирать слова, что ты придираешься?
– Прости.
Меня все больше раздражали ее уныние и кроткость. И без этого на кухне было мрачновато: выкрашенные в берлинскую лазурь стены, кафель – серая соль, который уже рассыпался; так еще и мать доводила меня до кислой скуки. Она молчала. Мне надоела тишина:
– Нет аппетита?
– Ты знаешь, я же ем медленно.
– Но не на столько, чтобы за полчаса не съесть и четверти.
– Я все думаю.
– Ну хватит. Пожалуйста, пожалей меня!
Я оставила свой кофе недопитым, он ей пригодится, и пошла одеваться. Мама за мной не пошла.
Какого черта! Куда делись все мои чулки? Я не могла найти ни одну целую пару. Пришлось надеть телесные, их я ни разу не носила.
Мы стояли в прихожей.
– Пока. Я позвоню. Если я хорошо устроюсь, вышлю тебе приглашение.
– Это безумство.
– Безумству храбрых поем…
– Что за вульгарщина! Если ты такая у меня дура, скажи где я промахнулась? Я думала, что была хорошей матерью. Ты будто обижена на меня. За что я не нужна тебе?
Ого. Вот и излияние.
– Боже мой, мам, о чем ты? Я клянусь, что у меня нет обид и ты, действительно, чудесная мать.
– Отчего ты такая безжалостная?
Я задумалась. Не знаю. Почему она так считает?
– Мам, ты как Петре. Вы оба только и хотите меня иметь.
– Уходи.
– Целоваться, видимо, не будем? Ну нет, не плачь, ну куда…
Я все же была уверенна, что она сдержится.
Я вышла на улицу. Как за час все деревья спустили листья? Уже осень? Я все еще не могу привыкнуть к такой быстрой смене сезона. Сейчас начнется полный колпак у коммунальщиков. Невозможно ходить, на дорогах листвы по колено. Голос из рупора просит оставить личный транспорт в пользу метро и самолетов. Ну да, эти дурики оставят, как же. Половина машин не сдается и продолжают плыть в куче листвы. Пробки, как же не вовремя! До аэростанции далеко, метро – ненавижу, по любому толкучка. Получается пешком. По своему району я кое как прошла, а в центре более менее выдохнула. Его быстро убирают. Комплекс Петре, к моему счастью, находится у греческого посольства, там совсем чисто.
