Лёгкое бремя тяжелого счастья
1. «Бремя мое легко», – сказал Иисус Христос. «Счастье мое тяжело», – парировал ницшеанский Заратустра. Так легкая или тяжелая эта штука – счастливая жизнь, и можно ли вообще жить счастливо, или, возможно, в этом есть нечто постыдное и следует искать вовсе не счастливой, а какой-то принципиально иной жизни? Задавшись такими пустяковыми вопросиками, постараемся на скорую руку ответить на них, чтобы заняться более серьезными делами типа зарабатывания денег, трёпа с друзьями и просмотра сериалов.
2. Что такое вообще органическая жизнь? Отвечать на этот вопрос можно по-разному, но, с точки зрения преимуществ, которые живое существо получает над неживым веществом, одним из ключевых, пожалуй, является способность живого существа получать удовольствие. Жить – значит, получать удовольствие. Но и, разумеется, претерпевать неудовольствие. Хочешь жить – готовься к жизненным бурям, или, переформулировав, можно сказать, что почти все пряники на этом свете покупаются лишь ценой отведывания кнута. Или еще можно сказать, что кнут в этой жизни получает каждый, но далеко не каждый добирается до пряников.
3. Зачем же нужна такая окаянная жизнь? Но Природа регулирует жизненный процесс таким образом, что всё живое получает скорее больше удовольствия, чем неудовольствия от жизни; принцип же регулирования суров и даже безжалостен – кто не приспособился к окружающим условиям, тот умирает, предоставляя радоваться жизни более приспособленным. Иначе говоря, сама по себе способность выжить является гарантией относительно счастливой жизни. Или: выживают достаточно жизнеспособные, чтобы быть счастливыми. Дарвин выразил это положение замечательно четко, сказав: «Размышляя об этой борьбе (борьбе за существование – прим. авт.), мы можем утешать себя уверенностью, что эти столкновения в природе имеют свои перерывы, что при этом не испытывается никакого страха, что смерть обыкновенно разит быстро и что сильные, здоровые и счастливые выживают и множатся»1. Силён и здоров – ну и будь счастлив. Болен и слаб – пропадай, не мешай другим радоваться. Утешительная философия. Для натуралистов.
4. Здесь же требуется обратить внимание на одну странность. Жизнь животного подчинена инстинкту, а инстинкт в своей основе обеспечивает решение двух задач – самосохранения и продления рода. Животное инстинктивно (на автомате) живет таким образом, чтобы и самому не умереть, и род свой не прекратить. Но только что мы рассматривали жизнь животного как реализацию принципа удовольствия, – вроде как животное живет для того, чтобы получать удовольствие от жизни, а если оно на это не способно, то оно быстро сходит со сцены. Так для чего же живет животное – чтобы кое-как выжить или чтобы урвать у жизни максимум удовольствия?
5. Представим себе голодного-преголодного волка, выслеживающего сочного-пресочного барана. Допустим, барашек неосмотрительно покинул зону комфорта, где он мог в безопасности пощипывать травку под защитой изгороди, собак и пастухов, а волк тут же пользуется выпавшей на его долю удачей, и вот он уже с наслаждением вонзает свои клыки в барана, во мгновение ока превратившегося в баранину. Волк выжил. Волк счастлив. Подождите – так выжил он, или он счастлив? Здесь, на этом простейшем примере, мы видим, как тесно задача выживания связана с принципом получения удовольствия. Чем голоднее волк, тем настоятельнее потребность кого-нибудь съесть, но и чем голоднее волк, тем больше он получает удовольствия от насыщения. Далее же стоит подумать – а есть ли хоть что-нибудь в инстинктивной жизни животного, что каким-то явным образом уклонялось бы от следования принципу удовольствия? Поискав достаточно долго, мы почти неизбежно придем к выводу, что – нет, ничего такого нет.
6. Таким образом, есть два способа определения инстинкта – которые, как это ни удивительно, приводят к одинаковому результату, подобно тому, как в физике совпадают совершенно по-разному устанавливаемые инертная и тяжелая массы. Так вот, инстинкт можно определять или с точки зрения необходимости выжить, или с точки зрения неосознаваемого стремления получить удовольствие. Два разных определения ведут к одному и тому же жизненному результату. Когда волк выслеживает добычу, мы можем определять его действия и как стремление выжить (добыть пищу), и как стремление получить удовольствие (от поглощаемой пищи). Разницы нет никакой.
7. Но ведь люди – не животные. Во всяком случае, не совсем животные. У людей есть разум. Во всяком случае, у некоторых людей он есть. Но даже у тех людей, у которых совсем не видно никакого проблеска разума, – всё равно они вроде как что-то соображают, причем как-то более эффективно, чем самые умные животные. Люди, например, умеют читать, а некоторые люди даже умеют понимать прочитанное. Большое достижение.
8. Что такое разум? С одной стороны, разум – интеллектуальная надстройка, управляющая инстинктом, но, по мере развития, он становится и чем-то другим – самостоятельной инстанцией, создающей образ предполагаемого действия, затем реализующегося человеком. Животное действует, повинуясь инстинкту, человек сначала подумает, а потом уже действует согласно продуманному плану. Маркс выразил это замечательно четко: «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил её в своей голове»2. Человек – существо, включающее голову прежде, чем задействовать руки.
9. Но что это значит с точки зрения получения человеком удовольствия? Поначалу кажется, что разум настроен по отношению к удовольствию прямо враждебно. Лучше всего это видно на примере философов (то есть людей, претендующих на то, что именно они и ведут собственно разумную жизнь), а, по-моему, нет ни одного великого философа, который бы в том или ином виде, но не проклял бы удовольствие. Сократ проклял, Платон проклял, Аристотель проклял, Кант проклял. С другой стороны, родилась и философия гедонизма, а, если мы отмахнемся от нее как от слишком грубой для подлинной философии, то отмахнуться от эпикуреизма будет посложнее. Опять-таки, во всяком случае древнегреческие философы все как один настаивали на том, что философ – счастливый человек, и что вообще желанная жизнь – жизнь счастливая; с немцами сложнее, и Кант не признал бы счастье за цель жизни так же, как не признавал за таковую и удовольствие; Шопенгауэр же утверждал, что всякое существование обречено на несчастье.
