– Мне кажется, я влюбилась в Германа. Прости, Ян, – сказала Вера, моя жена.
Ее теплый голос ветром подхватил листы, исписанные нашими же руками за годы долгой совместной жизни. Они шумно упали на пол, перемешались между собой. Затем все стихло. Эта внезапная тишина сдавила мои барабанные перепонки, и я робко облизнул пересохшие губы.
Так оборвался мой привычный мир – всего пара слов, но и их было достаточно. Я вслушался в сказанную Верой фразу, отчетливо зазвучавшую на этот раз уже у меня в голове, пытаясь разобрать ее смысл. Вера и правда произнесла это, или мне послышалось?
Это как, когда глубоко в руку вонзаются острые осколки семейной хрустальной вазы, доставшейся от людей, чьи лица ты видел только на выцветших фотографиях – даже боли, пронизывающей пальцы, не достаточно, чтобы поверить, что древнего свидетеля твоей родословной уже никогда не собрать воедино. Это как, когда падая в глубокий колодец морозным уже потемневшим днем, всматриваешься в круг света, кажущийся яркой вспышкой по сравнению с мраком внизу – изо всех сил тянешься к нему, всем телом стремишься в противоположную падению сторону, пытаясь побороть известные законы физики, но только попросту сжимаешь воздух успевшими оледенеть то ли от холода, то ли от страха, ладонями. Это как, когда… Нет, наверное, хуже.
Так оборвался мой привычный мир. Очередная страница была исписана лишь наполовину, мои кисти дрогнули, потому что жизнь, как мне тогда показалось, у меня закончилась в тот обычный первый июньский субботний день – в двадцать семь лет, в небольшой квартире, не в самом престижном районе потеплевшего Санкт-Петербурга, когда моя жена, самый близкий человек в мире и по совместительству единственный друг, неожиданно призналась мне в том, что испытывает чувства к другому мужчине. Та страница проскользнула в темную узкую щель, в которую ни моя рука, ни рука Веры не смогли бы пролезть, я все еще сжимал карандаш, но что толку – писать больше было не на чем.
Я сидел на новом желтом диване, оттопыренные ножки которого еще пахли свежей сосной, укрывшись с головой одеялом. Передо мной дергался курсор – я уставился на яркий монитор ноутбука. На его клавиши мне с трудом в то утро удавалось нажимать, чтобы продолжить писать детский рассказ, уже давно скучавший на полках моего воображения.
Чуть тронутый черными символами белый лист расплылся – слезы заспешили по моим щекам. Я зажмурился и задержал дыхание – мое сердце и так стучало слишком громко, выдавая Вере мое присутствие – бум, бум, бум – а мне так хотелось просто исчезнуть из реальности, в который я оказался.
Пару дней назад мы с Верой по-крупному поругались и почти перестали разговаривать друг с другом. Вера – человек спокойный и рассудительный, я же – напротив, вспыльчивый и очень импульсивный. В силу своего не умеющего держать себя в руках характера, с трудом выдержав испытание молчанием в несколько дней, я вырвал из блокнота клочок бумаги и накатал скорым почерком своей жене длиннющее письмо. В этом порыве слов, смешанном с чередой разыгравшихся чувств, я рассказал, как мне обидно, что
Вера особенно смотрит на Германа, как мне неприятно, когда она смеется над его шутками, как мне странно, что она ранними утрами перед работой перебрасывается с ним желтым мячом на теннисном корте и поздними вечерами склоняется над плотными листами совместных рабочих проектов.
С Германом, напарником Веры по работе, я познакомился около пяти месяцев назад, однако знал его весьма поверхностно. Первая наша встреча произошла на корпоративном вечере компании Веры, на котором собрались и «дорогие половинки» сотрудников. Вторая – на мирном митинге на одной из главных площадей Петербурга против агрессивных шагов моей страны за пределы своей границы, предпринятых одним холодным февральским днем.
В третий раз мы мимолетно увиделись на тайной ночной встрече, посвященной расклейке агитационных объявлений, посвященных замедлению все тех же агрессивных шагов, по облупившимся столбам города. Наша четвертая встреча была затяжной – Герман любезно пригласил пару коллег, мою Веру, ну и меня заодно, на выходные в Москву, в город, который он хорошо знал, потому что там прошли его детство и юность. А последняя, пятая по счету, встреча, посвященная предстоящему отъезду Германа к своей невесте в страну зеленых холмов и чистых озер и представляющая собой небольшую коктейльную вечеринку, прошла у него в квартире, притаившейся на одной из тихих улиц недалеко от широкой центральной набережной.
На всех наших с Германом встречах мы оба старались вести себя дружелюбно по отношению друг к другу. Несмотря на это, я с трудом подбирал слова, когда разговаривал с ним, я перебирал в голове темы для разговоров, которые могли бы быть интересны такому деловому человеку, как он. Я молчал, когда не был уверен в том, что буду правильно услышан. В общем, я старался произвести на него впечатление хорошего парня. Возможно, мне это удавалось, но все же я читал в его скользящем поверх меня взгляде – Герману я не очень-то нравился.
Отношения с мужчинами у меня с самого детства складывались не самым лучшим образом. Сверстники в школе ехидно подшучивали на тем, что я походил на девчонку: рост с момента полового созревания метр шестьдесят и ни миллиметром выше, округлое лицо с выступающими теплыми щеками, на которых вечно выскакивали ямочки, стоило мне слегка приподнять уголки губ, длинные крученые ресницы, вызывавшие умиленный восторг одноклассниц, маленькие уши, вспыхивавшие от легкого волнения, тонко очерченные губы, которые для окружающих выглядели так, словно были накрашены темно-красной помадой, когда я по своей частой дурной привычке облизывал их.
Мне всегда казалось, что я не нравлюсь мужчинам, что я скорее накатываю на них волну приподнятого настроения. Зато женщины обращали на меня обостренное внимание – однажды одна дама сказала мне, что я напоминаю ей «милого щеночка». Да и сама Вера в юности часто забавлялась тем, что предлагала нам «поменяться местами» – мне отрастить длинные волосы, а ей коротко подстричься:
– Оденемся одинаково, возьмемся за руки – и выиграем приз ну самой милой парочки
во вселенной! Никто и не догадается, кто из нас мальчик, а кто девочка! Вот они удивятся, когда правду узнают!
– Кончай чепуху нести! – уязвленно бурчал я в ответ. – У меня, знаешь ли, и видные
доказательства своего пола есть…
– О-о-о, наш Ян уже совсем большой мальчик, а уши-то, уши опять покраснели! Рано тебе все же на такие темы разговаривать.
Вера хохотала, и взрывные нотки ее смеха пронизывали мое мальчишеское сердце: перед ее искренностью и прямолинейностью, ее дерзкой уверенностью и взрослым, несвойственным шестнадцатилетней девочке, осознанием себя как личности в каждом жесте, слове, действии я не мог устоять. С того самого первого взгляда, брошенного на Веру, еще когда в ответ на: «Сколько тебе лет, Ян?», я мог загнуть не больше десяти пальцев, меня тянуло к этой девочке и отталкивало от нее одновременно, пугало и восхищало ее
