Меня зовут Бекет Рэмзи, и в моей жизни много важных людей, с которыми я разговариваю каждый день. Возьмем, к примеру, моего семилетнего брата Билли, собирателя жуков. Хотя девяносто девять процентов времени он мелет чушь. Что же он делает в оставшийся один процент? Мелет полную чушь. Или папу, который развозит рыбу на фургоне «Дон Карпеоне». В основном он разговаривает об окунях, но это нестрашно. Еще есть Бабуля Ибица, моя бабушка; она звонит поболтать из Испании. И Перл, папина подружка. Я часто говорю с ней, и у нее отлично получается слушать. Вдобавок к этому она прекрасно обнимается и говорит нам, что любит нас до Луны и обратно. Получается как минимум 768 800 километров любви. Я знаю, потому что Билли попросил меня проверить. На самом деле Перл нам с Билли почти как мама. Я говорю «почти», потому что в моей жизни есть один важный человек, с которым у меня не получается разговаривать каждый день. Это моя настоящая мама.
Мама умерла, когда мне было четыре. То, что я не могу поговорить с ней, это самое тяжелое в моей жизни. Тяжелее, чем хлопать себя по голове и гладить по животу одновременно. Я плохо помню то время, когда она умерла, но знаю, что она уехала в больницу рожать Билли и обратно уже не вернулась. А я с ней даже не попрощался. Ну ладно, если совсем честно, тогда мне все эти прощания казались неважными. Когда тебе всего четыре, «до свидания» кажется обычным словом, вроде слов «деревня», «зоопарк» или «собака». Но сейчас, в этот самый момент, я думаю, что «до свидания» – это самое важное слово в мире.
Так вот. Сейчас понедельник, полдвенадцатого ночи. Только начались каникулы. Я сижу в папином рыбном фургоне рядом с парикмахерской с названием «Стрижки и ежики». Папа говорит нам с Билли, что мы больше не вернемся в наш дом на Ханидаун-хиллз и что мы переезжаем в квартиру над парикмахерской. Только мы втроем. Ничего страшного, что Перл не едет с нами, и ничего страшного, что мы с ней не попрощались. Нет, звонить мы ей тоже не будем.
Сначала я ошарашен с большой «А» (так ошарашен, что даже правописание забыл).
Второй раз не попрощаться с человеком, который так важен для меня?
Не попрощаться с Перл?
Папа смеется.
Но на самом деле он не смеется. Лицо у него зачерствело, как высохшая овсяная каша в миске. Если бы я умел водить, то уже ехал бы обратно в наш дом, к Перл. Сказал бы ей, что у папы совсем шарики за ролики заехали. Так далеко заехали, что, скорее всего, улетели куда-нибудь и парят в одной далекой, далекой галактике. Перл пригласит нас обратно домой и скажет, что это совсем неважно, что мы не попрощались. Потому что прощаться и не нужно! Нужно здороваться. Она проведет нас внутрь и разрешит играть со своими тюбиками краски, потому что Перл художница. Она снова скажет, что любит нас до самой Луны и обратно, крепко-крепко обнимет, а мы скажем, что на самом деле были не на Луне, а в Эдеме, но очень рады, что вернулись.
Когда я говорю папе, что мы должны вернуться к Перл, он открывает рот буквой «о».
– Нет, – бормочет он, почесывая татуировку с декоративным карпом на руке. – Вы не вернетесь попрощаться. В этом нет никакой необходимости…
Да уж, папа совсем с катушек слетел.
– Тем более что мы уже приехали на новую квартиру, да и ночь на дворе. Нельзя же разъезжать по дорогам с двумя детьми в такое время суток, – добавляет он, забыв, что только что именно это и проделал.
Буквально час назад он разбудил нас, побросал вещи в коробки, привязал мамино любимое кресло к крыше фургона, как раз рядом с одноглазым пластиковым карпом. Когда мы спросили, где Перл, папа ответил, что она вышла ненадолго, затолкал нас в фургон, и мы умчались, словно участвовали в Гран-при. Хотя, как думается мне, фургон с огромным карпом на крыше точно бы дисквалифицировали.
– В любом случае, теперь нас ждет новая жизнь. У самого побережья. Теперь это наш дом. – И папа указывает на квартиру, словно волхв, увидевший звезду Вифлеема.
Жить на побережье? Наша новая жизнь? Я удивленно моргаю. А что со старой жизнью было не так? Даже старые вещи без причины не выкидывают, иначе мы бы уже давно сбагрили Бабулю Ибицу. Ну ладно, может, для папы прощаться и не так важно, но надо быть полным психом, чтобы думать, что для меня это тоже не имеет никакого значения. И я так этого не оставлю. Если честно, то я не буду говорить Перл «до свидания». Вместо этого я свяжусь с ней и обязательно верну ее в нашу жизнь. Да, именно так я и поступлю.
Задумавшись обо всех этих «до свиданиях», я вспомнил маму. И снова почувствовал, что больше всего на свете хотел бы попрощаться с ней. Ее-то я не приведу жить с нами, как бы мне ни хотелось.
– Ладно, пап, ты тут главный, – говорю я и беру под козырек. Это называется «блеф». Я притворяюсь, что соглашаюсь с папиными словами, когда на самом деле я совсем не согласен и планирую действовать по-своему.
Кстати, в нашем доме главный совсем не папа. Главной была Перл. Нет, она не то чтобы нами командовала, но ей нравилось, когда все делалось так, как считает правильным она. Например, хотя это она переехала к нам, а не наоборот, Перл захотелось украсить дом по-своему. Но у нее и правда есть чувство стиля, поэтому все остались довольны. Она завязывала волосы в пучок и втыкала в них кисточку, она носила эти летящие бархатные накидки, что шуршат по полу, а когда ей хотелось, чтобы вы что-то сделали, то Перл улыбалась, и вы сами бежали исполнять поручение, потому что она такая милая. В итоге все делали именно то, о чем просила Перл. Поэтому, как видите, папа у нас совсем не главный, и поэтому в этот раз я возьму командование на себя. Возьму дело в свои руки и верну Перл.
– Да, Бекет Рэмзи, – отвечает папа, проводя рукой по лысине. Когда папа зовет меня полным именем, я понимаю, что дело серьезное. – Ты абсолютно прав. Я тут главный. Все будет так, как я скажу.
– Да, Стивен Рэмзи, – отвечаю я и думаю, что папа как-то немного не в себе.
По правде говоря, в последнее время с папой такое часто случается, и поэтому я не удивлен. Последние недели две он почти не разговаривал, а еще уходил на работу очень рано и возвращался поздно. Перл говорила, что не верит, будто ему приходится так много работать. Она злилась. Папа смеялся и утверждал, что от нее у него голова трещит, как у трески. Это он так дурачился. Но Перл это не понравилось. Она сказала, что рыба – это не смешно. Видимо, она не слышала анекдота про драку в суши-баре, после которой четыре рыбы попались на крючок полиции. Рыба – это все-таки немножко смешно. В конце концов папа перестал приносить рыбу к чаю и больше не разговаривал о работе.
