Матрос. Вы – гражданин Антуан? Тогда вот вам письмо. От некоего Галлудека. Не моя вина, если письмо уже устарело, а дело, может быть, уладилось само собой. Испанцы держали нас на Кубе, потом из-за англичан мы торчали на Тринидаде до тех пор, пока ваш консул Бонапарт не заключил мир с Англией. Затем в Лондоне меня ограбили на улице, потому что я был пьян, но письма они не взяли. Что до этого Галлудека, он приказал долго жить. Он подох на Кубе, в одной то ли больнице, то ли тюрьме. Он попал туда с гангреной, а я с лихорадкой. «Возьми письмо, оно должно дойти, и, даже если это будет последним делом твоей жизни, сделай это для меня», – так он мне сказал. И еще дал адрес какого-то учреждения и ваше имя, если вы тот самый Антуан. Но того учреждения больше нет, а о вас, если ваше имя – Антуан, там, где было учреждение, тоже никто ничего не знает. Один из жильцов в подвале недостроенного дома послал меня в школу, где какой-то Антуан вроде бы работал учителем. Но и там такого не знали. Потом одна уборщица сказала, что ее племянник видел вас здесь. Он служит Кучером. Он описал мне вас, если вы – тот самый.
Антуан. Я не знаю никакого Галлудека.
Матрос. Не знаю, почему ему было так важно это письмо. Он толковал о какой-то миссии, которую не выполнил. И он должен сообщить об этом, чтобы другие продолжили его работу. Под конец ни о чем другом не говорил. Разве что ревел, но это от боли. Боль накатывала волнами. Он долго мучился, пока не заставил себя помереть. Доктор сказал, сердце у него было слишком сильное, другой бы на его месте уже десять раз помер. Иной человек выдерживает слишком мало, иной – слишком много. Подлая штука – жизнь. У другого, у негра, о котором он пишет в письме, смерть была скорая. Ом мне читал письмо, Галлудек этот, чтобы я наизусть его выучил, на случай, если оно потеряется. И если вы еще его не вспомнили, я расскажу вам, что они с ним сделали и как он умер. Ведь вас при этом не было. Сперва они отрезали ему ногу до колена, потом – остальное. Это была левая. После этого…
Антуан. Я не знаю ни о какой миссии, я миссий не поручаю, я не Бог и не царь. Я зарабатываю на хлеб частными уроками. Очень мало. А на бойнях я бывал, и не раз. В анатомии человека разбираюсь. Галлудек…
Женщина с вином, хлебом, сыром.
Женщина. У тебя гость. Я продала один орден. Тот, который за Вандею, где вы убивали крестьян во имя Республики.
Антуан. Да.
Матрос. Я гляжу, у вас пока есть все. Не то что у этого Галлудека, которого вы не знаете и который мертв как камень. Второго звали Саспортас. Его они повесили в Пор-Рояле, если желаете знать, за ту миссию, о которой вы знать не знаете, на Ямайке. Виселица стоит на скале. Когда они помирают, их срезают и сбрасывают в море. Остальное доканчивают акулы. Спасибо за вино.
Антуан. Саспортас. Я – тот Антуан, которого ты искал. Я должен остерегаться, Франция больше не республика. Наш консул стал императором и завоевывает Россию. Когда набьешь брюхо, легче рассуждать о проигранной революции. О крови, спущенной по дешевке за жесть медалей. Крестьяне тоже ничего лучше не придумали, верно? И может, они были правы, верно? Торговля процветает. Пусть эти, которые на Гаити, жрут теперь свою землю. Это была негритянская республика. Свобода ведет народ на баррикады, а когда мертвые просыпаются, она надевает мундир. Я сейчас открою тебе одну тайну: она тоже – просто шлюха. И я уже научился над этим смеяться. Ха-ха-ха. Но вот тут (показывает) пропало что-то, что было живым. Я видел, как народ штурмовал Бастилию, видел, как голова последнего из Бурбонов упала в корзину. Мы собрали жатву из голов аристократов. Жатву из голов предателей.
Женщина. Хороша жатва. Ты опять напился, Антуан.
Антуан. Она не любит, когда я вспоминаю свое золотое время. Я заставлял Жиронду дрожать от ужаса. А теперь погляди, что сталось с моей Францией. Тощая грудь обвисла. Между бедрами – сушь. Видишь, как она блюет. Франции нужна кровавая баня, и этот день настанет.
Антуан выливает красное вино себе на голову.
Матрос. Я в этом я ничего не смыслю. Я матрос, я не верю в политику. Мир везде разный. Вот письмо. (Уходит.)
Антуан(кричит).
Будь осторожен, матрос, выходя из моего дома. Полицейские нашего министра Фуше не станут спрашивать, веришь ли ты в политику… Галлудек. Саспортас. Где твоя нога, Галлудек? Почему у тебя вывалился из глотки язык, Саспортас? Чего вы от меня хотите? Я не отрезал твоей ноги. Не накидывал тебе на шею веревку. Может, мне свою ногу отрезать? Хочешь, рядом с тобой повешусь? Насчет ноги спроси у твоего императора, Галлудек. Покажи язык своему императору, Саспортас. Он одерживает победы в России, я могу указать вам дорогу. Чего вы от меня хотите? Ступайте. Ступайте прочь. Исчезните. Скажи им, жена. Скажи им, чтобы они ушли, я не хочу их больше видеть. Вы еще здесь. Твое письмо пришло по адресу, Галлудек. Вот оно. Во всяком случае, у вас это все позади. ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА! (Смеется.) Вы небось думаете, что я преуспеваю. Проголодались. Вот вам. (Бросается едой в мертвых.)
Женщина. Ложись в постель, Антуан.
Антуан
Пока грудная клетка
Собачье сердце держит,
На небо съездим, детка,
За небольшую мзду…
Во время совокупления появляется Ангел Отчаяния.
Антуан (голос). Кто ты?
Женщина (голос). Я – Ангел Отчаяния. Я своими руками раздаю опьянение, дурман, забытье, вожделение и муки плоти. Моя речь – молчание, моя песня – крик. В тени моих крыльев обитает ужас. Моя надежда – последний вздох. Моя надежда – первая битва. Я – нож, которым мертвый вскрывает свой гроб. Я тот, кто будет. Мой полет – восстание, мое небо – бездна грядущего дня.
Мы прибыли на Ямайку, три эмиссара французского Конвента, наши имена – Дебюиссон, Галлудек, Саспортас, наша миссия – восстание рабов против господства британской короны во имя Республики Франции. Она родина революции, гроза тронов, надежда бедных. Все ее граждане равны под топором справедливости. Пусть у нее не хватает хлеба, чтобы утолить голод предместий, но зато хватит рук, чтобы нести во все страны зажженные факелы свободы, равенства-братства. Мы стояли на площади у гавани. В центре площади была установлена клетка. Мы слышали ветер с моря, жесткий шорох пальмовых листьев, шуршание пальмовых веников, которыми негритянки сметали пыль с площади, стоны раба в клетке, шум прибоя. Мы видели груди негритянок, исполосованные в кровь, тело раба в клетке, дворец губернатора. Мы сказали: это Ямайка, позорное пятно Антильских островов, невольничий корабль в Карибском море.
