Вхожу в его приемную, теребя в пальцах пояс плаща. Не знаю, отчего мне больше неуютно: потому что под верхней одеждой на мне только невесомое кружевное белье, или из-за того, что это место стало таким чужим после того, как он стал здесь полновластным хозяином.
Нарочито громко стучу высокими каблуками – меня трясет так, что сложно держать шаг. Вижу ее, и сердце проделывает в груди болезненный кульбит, почти нечем дышать. Его жена. Я видела ее лишь однажды, но точно ни с кем не спутаю.
– Стефания? – она смотрит на меня так, будто знает, зачем я к нему иду.
– Мы разве знакомы? – гляжу на нее почти презрительно, делаю вид, что и не знаю вовсе.
– Я вас знаю. Гордей рассказывал, – она делает паузу, отводит взгляд, набирает воздуха, и вновь глядит мне в глаза. – Ему хватит, Стефания. Всего хватит. И всей вашей семьи хватит. И… вас тоже.
“Пошла ты”, – отвечаю про себя и также внутренне показываю этой стерве средний палец, а вслух вместе с холодной улыбкой: – Как вас там… не помню имени, и вас, честно говоря, тоже… Мы сами с Гордеем разберемся в наших отношениях. Уйдите с дороги!
– Он не разобрался в прошлый раз. Я не хочу, чтобы это повторилось, – утонченная и сдержанная женщина вдруг шагает ко мне. – Гордей, конечно, сам все решит. Но, если вы снова сделаете ему больно… Я найду способ, чтобы больно было и вам. До свидания.
Она проходит мимо меня, удаляется по коридору – робот с идеально прямой спиной.
– Правильно, лучше тебе свалить с моего пути нафиг, – бормочу себе под нос и застываю у его двери, чувствуя, как пальцы превращаются в лед.
Стучу почти неслышно, а потом сразу поворачиваю ручку и вхожу.
– Ты что-то забыла? – он вскидывает голову, видит меня и разочарованно кривит губы. – Зачем ты пришла, Стефа?
Он в кипенно-белой рубашке, сидит за столом, перебирает бумаги длинными, красивыми пальцами, на одном из которых блестит чертово обручальное кольцо. Легкая щетина не скрывает шрам на шее – теперь он им гордится, а не прячет. Еще один шрам рассекает бровь.
– К тебе, – выдыхаю я, едва держась на ногах, не зная, куда деть руки, кроме как мять в них чертов пояс.
– Ты не услышала вопроса? – приподнимает одну бровь и снова утыкается в документы. – Я не спросил к кому – ты пришла в мой кабинет, очевидно, ты знала, к кому идешь. Я спросил зачем?
– Я пришла поговорить, – с трудом проглатываю первую порцию издевательств, делаю несколько шагов к его столу.
– Говори, – все так же не глядит на меня.
– На самом деле я… – беру паузу, подхожу почти вплотную к этому чертовому столу, который такой большой и так сильно нас разделяет, развязываю пояс, делаю волну плечами и сбрасываю плащ на пол. – …пришла, чтобы попросить прощения.
Поднимает на меня взгляд, в котором не мелькает и капли заинтересованности.
– Как всегда, натурой? – усмехается жестоко. – Уходи, Стефа.
– Нет, – насильно оттягиваю назад голые плечи, выставляю вперед ножку в черном чулке. – Не уйду. Я пришла, чтобы бороться за нас, чтобы все исправить. Боже, Гордей, я была такой дурой…
– Исправить… – он пробует на вкус это слово. – Тебя не учили в детстве, что если ты уже сломала игрушку, – ее практически невозможно починить?
– Ты не игрушка, – голос сипнет, почти пропадает, как и моя решительность.
– Теперь нет, – он поднимается, подхватывает свою черную матовую трость, обходит свой стол, сильно припадая на одну ногу. – Или, возможно, это можно исправить? Не думаю. И с чего ты решила, что я хочу что-то исправлять?
– Болит? – спрашиваю, скользнув взглядом по его ноге.
– Не делай вид, что тебе не все равно, – смеется он. Совсем другой, холодный, чужой.
– Умоляю тебя, не надо так, – мямлю я, тянусь к его щеке. Мне кажется, что я сейчас сдохну, если не коснусь его. – Мне не все равно.
Уворачивается от моего прикосновения, делает шаг назад.
– С каких пор? С того момента, когда я забрал все, что у тебя было? Или с того, как ты застукала свою мать со своим мужем? – сверкает глазами. – Когда тебе стало не все равно?
– Пусть катится к черту и эта компания, и Рус, и все они. Плевать, – бормочу я, глотая слезы, которые капают на светлый ковер. – Я понимаю, что виновата перед тобой. Что ты хочешь, чтобы я сделала, чтобы ты мне поверил?
– От тебя мне не нужно абсолютно ничего, – смотрит на меня немного раздраженно, но… мне кажется, где-то на дне этого взгляда я вижу его прежнего.
Я так больше не могу. Паника сжимает мне горло, сердце сейчас лопнет от горя. Я молча падаю перед ним на колени, хватаюсь за его брючины, реву в голос:
– Пожалуйста, дай нам еще один шанс, Гордей. Я была дурой, но я по-прежнему тебя люблю.
Слышу тихий смешок. Горький, невеселый.
– Я ненавижу тебя, – бьет под дых такая знакомая фраза. – Ничтожество. Она во всем лучше тебя. Ты просто глупая извращенка.
– Ненавидь, – вскидываю на него глаза. – Только не гони. Хоть ничтожество, хоть извращенка, хоть помешанная на тебе. Мне все равно, как ты меня называешь, только не гони.
Смотрит долго сверху-вниз пустым, почти безжизненным взглядом. И повторяет то, что уже говорил мне когда-то:
– Я никогда тебя не прощу.
– А я всегда буду просить у тебя прощения и говорить, что люблю, – захлебываюсь слезами, которые потоком льются на носки его ботинок. – Дай мне один-единственный шанс, умоляю.
Я вздрагиваю, когда моего бедра касается кончик трости. Скользит по моей коже, подцепляет резинку чулка.
– Никаких шансов. Ни одного, ни половины. Но у тебя есть полчаса. Если тебя устроит это, – они твои.
– Устроит, – быстро соглашаюсь я, встаю на колени, пытаюсь расстегнуть пряжку его ремня, но пальцы как не мои. – Я так по тебе скучала.
– Поднимайся, – тихо говорит он.
Смотрю на него, хочу спросить, что не так, но вместо этого с трудом поднимаюсь на дрожащие ноги, наконец, касаюсь его щеки.
– Животом на стол, – еще одна команда, как собаке. – Не хочу видеть твоего лица.
– Ты… – начинаю я и тут же закусываю до крови внутреннюю сторону щеки, чтобы заткнуться. Я пришла сюда, готовая на все, и сейчас не сверну с пути. – Хорошо.
Я встаю к нему спиной, ложусь животом на прохладную поверхность стола, выпячиваю попку.
Вместо его прикосновений снова трость по спине. Едва касаясь, почти как его пальцы когда-то. Слышу, как звенит пряжка ремня, расстегивается молния. Горячая головка касается моих губок.
– Я жить без тебя не мог, – вдруг говорит он.
– Я жить без тебя не могу, и не смогу, и не стану, – шепчу, шире раздвигая ноги.
– Ты думаешь, мне не все равно, что будет с твоей жизнью? – тугой, мощный толчок заставляет меня вскрикнуть.
– Может, тебе и все равно, но я болею тобой, и не излечусь уже никогда, – стону, скребу влажными пальцами полированную поверхность стола.
