Она проснулась с тем особым чувством изгнанности из рая… Села, как была, голой, на кровати, подперев подбородок коленями, и сплетенные, слипшиеся с лучами солнца волосы словно поддерживали ее голову.
Она бы все отдала сейчас. Отказалась бы от всего самого ценного, чтобы быть в эту минуту рядом с ним. Отказалась бы даже от самой себя, такой прекрасной и начитанной. Любящей европейское кино и классическую музыку. Ибо зачем она сама себе без него? Она бы отдала все, чтобы он сейчас, в эту минуту, лежал с ней рядом. Просыпался вместе с ней. Прижимал бы ее спину к своей груди на их семейном ложе.
Но, к сожалению, в эту минуту с ней рядом лежал я. Асоциальная личность. Побитая собака. Мужчина по вызову.
А пока я лежал, ничего не говоря и не шевелясь, она встала и, не стесняясь своего полуобнаженного худого тела, прошлепала липкими ступнями (возможно, ей приснился кошмар) по паркету к окну. Раздвинула рейки жалюзи, взглянула на улицу. Затем, оценив обстановку, поняв, какое сейчас время суток (внизу на Московском проспекте, напротив окон, висели часы обменника), направилась в ванную. Села на край унитаза, будто это был подоконник или подлокотник кресла, и попыталась взглянуть в зеркало.
– Как это страшно, – сказала она. – Я не узнаю своего лица. Это чудовищное ощущение.
Признаться, меня не тронули эти ее слова. После того, что я услышал накануне, я уже стал сомневаться в ее адекватности.
«Это еще ничего, многие после первого случайного секса не могут найти и узнать свою душу. А ты молодец, держишься, потеряла только лицо», – подумал я. Но сказал совсем другое:
– Это еще ничего. На войне многие после замеса первого серьезного боя не узнают не только своего лица, но и лиц и тел своих истерзанных товарищей. А ты молодец, держишься, пережив такую битву.
…Мы встретились в одном из баров, предварительно списавшись и договорившись через фирму «Муж на дом». Иногда еще нашу службу по ошибке называют «Муж на день».
В этой службе я трудился, и в мои служебные обязанности входило устранять неполадки в быту, которые всякие рукожопы устранить сами не могли: собрать шкаф, повесить полки, поставить сантехнику или поменять прокладки на кранах… То есть мелкие работы по домашнему хозяйству…
Но у нее оказалась странная просьба. Она хотела, чтобы я провел с ней не день, а вечер. Вечер 8 Марта. Подарил цветы. Сводил в кафе. Должно быть, она перепутала нашу контору со службой эскорта. Хотя у нас тоже почасовая оплата, и какая в принципе разница – сидеть, развалившись в мягком кресле, в дорогом ресторане, или чинить, согнувшись в три погибели, протекающий кран?
Когда секретарь передала, давясь от смеха, заявку новой заказчицы, это многих в конторе позабавило.
– Почему я? – мне одному было не смешно.
– Она хотела самого высокого, – хихикала секретарша, – а самый высокий – это ты.
– Высокого, потому что у нее высокие потолки? Или шкафы двухметровые? Она что, не понимала, куда позвонила?
– Я ей все объяснила. Но она настаивала на мужчине-шкафе, – продолжала издеваться секретарша. – Она считает, что в службу эскорта порядочной девушке звонить неприлично. Хорошо, что ее не интересовал стаж и опыт.
– Ладно, не ломайся, – подначивали сослуживцы. – Главное, ввязаться, а там разберешься, в какой руке держать нож, а в какой вилку. Но помни, что спагетти заворачивается по часовой стрелке, а фарш назад провернуть нельзя.
– Про вилку и нож, это хорошо, – оценил я шутку. – Чего только не бывает на нашей работе, когда под рукой нет отвертки.
– Она хочет, чтобы ты купил шикарный букет цветов, лучше розовые розы, – продолжала забавляться секретарша. – И чтобы ты заказал бутылку самого дорогого розового шампанского в ресторане. Но не печалься сильно. За все платит она.
– Я могу отказаться? – спросил я, хотя внутренне уже согласился.
Я согласился, хотя и сомневался, узнаю ли я ее. И справлюсь ли должным образом с заказом. К тому же, после того как мне в драке разбили очки, я весь мир видел слегка размытым. Но почему-то интуитивно я направился к одиноко сидевшей девушке в центре зала.
Еще по пути я понял, какая она красавица. Блондинка с тонкими чертами лица. Тонкие породистые кисти и щиколотки, пышная копна светлых волос. Длинная шея и длинные ноги, которые были прекрасно видны мне, потому что она сидела вполоборота, глядя в окно – в зеркальные фасады хай-тековского здания напротив, будто пыталась найти в этом зеркальном монолите отражение своей красоты.
«Зря стараетесь, – подумал я, отодвигая стул и усаживаясь напротив, – в большом городе легче всего потерять свое «я».
И только после этого подсунул букет цветов, который она не спешила принимать. Нет, ее печальные глаза я не мог спутать ни с одними другими.
– Вы опоздали на пять минут, – сказала она, даже не взглянув на цветы. – Еще минута, и я бы ушла.
Это были ее первые слова. Ни здрасьте тебе, ни до свидания. Ни оценивающего взгляда. Будто ей совершенно безразлично, кто явился на свидание и кто сидит напротив нее.
– Вы бы не ушли, – ответил я, располагаясь поудобнее. – У вас не хватило бы духа.
– Почему? – только теперь посмотрела она на меня удивленно.
– Раз вы обратилась в нашу службу, чтобы посидеть с кем-то в ресторане, значит, дела ваши совсем плохи.
– Официант! – тут же раздраженно вскинула она ладонь на тонком запястье, продемонстрировав, что точно собирается уходить, рассчитавшись за кофе. – Счет, пожалуйста!
– Одну минуту.
«Ага, значит, у меня есть некоторое время», – обрадовался я. Зная расторопность наших официантов, они могли подарить мне и двадцать минут, а если повезет, и целые полчаса. Уйма времени, чтобы насладиться ее обществом в таком шикарном месте.
Ресторан и правда был хорош. Высокие белые потолки, кованые люстры и бра, окна достаточно крупные, шторы легкие в пастельных тонах. Ламбрекены, бархат, обилие драпировок. И конечно же, фарфор. Идеальный вариант – классический белый, с золотой окантовкой.
– Что же, приступим, – открыл я меню, стараясь наслаждаться каждой минутой, будто она последняя перед расстрелом. Меню было в кожаной папке с бахромой по краям, как на эполетах. Кожа натянута и непробиваема, словно на барабане. Нервы тоже натянуты, мелкая дробь, коленки под столом трясутся.
Я всегда думал, какой в этом смысл – в последней минуте? Какой смысл выкуривать последнюю сигаретку перед расстрелом, хватаясь за поднимающийся к небу дымок, как за последнюю надежду? И вот только теперь, в этом незнакомом для меня месте, я уловил, в чем здесь весь цимес. Поймать момент и плюнуть в лицо смерти, ибо каждое расставание – как маленькая смерть. А с такой девушкой мне никогда больше не сидеть в ресторане. Такой у меня никогда не было и больше не будет.
