1. Пролог
- Матушка, смилуйтесь! Пощадите! По…
Плач переходит в жалкий писк, потому что у девушки - растрепанной, почти голой, в одной только тонкой холщовой рубашке, - нет сил, чтобы сопротивляться.
- Да не вой ты, - рассерженной медведицей рычит мать. Она идет впереди, освещая каменный темный коридор фонарем, и руки ее заметно дрожат. Она зябко передергивает плечами, потому что в этом каменном мешке холодно и жутко, но девушка, крепко схваченная под руки парой крепких слуг, не чувствует холода.
Перед тем, как втащить сюда, ее хрупкое тело окатили холодной водой из ведра - небрежно и грубо помыли, - и наскоро натянули рубашку, даже не обтерев мокрой кожи. Но ужас окатывает нервы девушки кипятком так, что ей жарко. Ей кажется, что она пылает в огне, и все, что она может - это умолять не тащить ее туда, в могильный холод.
- Матушка!
Но у той, к которой она взывает, кажется, нет сердца.
- Ничего с тобой не сделается, - ворчит мать, отворачивая лицо, чтобы насмерть перепуганная беспомощная жертва не могла заглянуть в ее глаза. Все-таки, подобие стыда еще живет в ее безжалостной душе. - Я же добра тебе желаю, дура. Пройдешь этот отбор, и можешь быть свободна! Подумай, как хорошо будет, если твоя сестра выбьется в королевы! Это такие связи, такие возможности! Такие деньги! Мы уж тебя тогда не забудем. Так и быть, будешь дома жить, незачем тебе будет по свету, по чужим домам, скитаться и маяться. Крыша над головой, свой кусок хлеба - что тебе еще надо для счастья?
- Это нечестно! - вопила со слезами несчастная, стараясь вырваться из крепких рук своих мучителей. - Нечестно! Если Жанна хочет замуж за короля, то пусть она бы и прошла этот отбор! Почему она живет в твоем доме безо всяких условий, а мне нужно завоевать это право, рискуя своей жизнью?!
- Потому что это мой дом! - окрысилась мать, и, внезапно обернувшись, отвесила оплеуху бьющейся в истерике жертве. Та захлебнулась болью и плачем и мгновенно обмякла, опала, как сломанный цветок. Густые, тяжелые, темные волосы с медовым отливом закрыли ее лицо, и злобная старуха ухватила их, силой поднимая поникшую голову девушки. - И мне решать, кто там будет жить, а кто нет! Что-то ты прибежала по первому зову, а, когда домой позвали? Небось, любишь задарма лопать! Не хочешь трудиться!
- Я думала, - скулила девушка, - вы соскучились по мне. Думала, хотите видеть; думала, ваше материнское сердце…
- Так теперь отрабатывай хлеб, отплати мне за мою доброту! Жанна пройти отбор не может! Если б могла, неужто мы бы звали тебя?! Здоровая лошадь, а толку от тебя нет совершенно! Что ты сделала для семьи?! Ничего! Умеешь только ныть, скулить и клянчить деньги! Вот поработаешь теперь, ничего страшного… Другие-то девки туда идут добровольно, значит, ничего страшного! Это ты выгибаешься и упираешься из-за твоей лени и чистого упрямства!
- Что сделает со мной король, если узнает о подмене и обмане?! - вопила девушка. Мучители подтащили ее к круглой маленькой дверке в каменной стене в конце холодного коридора, и девушка, почуяв, что путешествие закончено, задрожала всем телом и снова попыталась высвободиться. - Это никого не интересует?! Король не добр и не милосерден! Он чудовище, он зло во плоти! Он просто велит казнить меня, да и вас вместе со мной тоже! Он не простит подмены! Одумайтесь! Пока не поздно!
Но мать была неумолима.
В ее мутных карих глазах отражалось только упрямство и странное, жестокое равнодушие по отношению к дочери. Она посторонилась, чтобы дать дорогу слугам с упирающейся девушкой в руках, и лишь кратко кивнула головой на страшную дверцу, за которой таилось зло.
Так велят выкинуть на улицу ненужного щенка, сделавшего лужу на дорогом ковре.
- Я скажу ему, - из последних сил выдохнула девушка, упрямо поднимая бледное лицо к матери. - Я скажу королю о вашем обмане. Если мне суждено пройти отбор, то я назову свое имя, а не Жанны!
Эти дерзкие слова так разозлили мать, что та взревела и накинулась на девушку с кулаками. Она лупила, воя от ненависти, стараясь попасть костяшками по нежному лицу, чтобы наставить синяков побольше, лупила, трясясь от злобной радости оттого, что наказывает строптивицу. Лупила, упиваясь болью девушки. Вымещала на ней, беззащитной, какую-то свою непонятную злобу.
- Только попробуй! - выдохнула она, устав и выбившись из сил. - Только слово ему скажи, мерзавка! И тогда тебе несдобровать. Я скажу, что ты обманом проникла в Комнату Отбора. Я добьюсь, чтобы тебя четвертовали на площади! Я скажу, что ты дурное против короля задумала! Тогда ты узнаешь, насколько он недобр на самом деле! Упрямая, неблагодарная скотина!
Девушка не ответила ни слова, сломленная и избитая.
В тусклом свете фонаря безмолвный исполнитель злой воли старухи отодвинул огромный черный засов - по всему было видно, что его не вынимали из скоб уже давно, - а второй втолкнул девушку в приоткрытую дверь.
Несчастная упала на каменный пол, но почти сразу же подскочила, напуганная, озираясь по сторонам. В темноте и холодной тишине зала слышался какой-то шипящий звук, и девушка вскрикнула, прижавшись спиной к двери и пытаясь в полутьме взглядом отыскать то невидимое зло, что таилось тут.
Клубы пара поднимались с ее мокрых плеч, вырывались изо рта при каждом выдохе. Было очень холодно, и девушка дрожала не только от страха, но и еще и от пробирающей до костей стужи.
- Не бойся, дитя, - раздался из мрака нежный, как шипение кобры, голос. Завораживающие зеленые глаза вспыхнули напротив, и девушка почувствовала, как колени ее подгибаются. - Я не причиню тебе зла.
- Да, ваша милость, - прошептала девушка посиневшими от холода губами.
Длинное змеиное тело медленно двинулось в темноте, в скудном призрачном свете мелькнул раздвоенный язык.
- Ты знаешь, кто я?
- Вы Фиолетовый Страж, - еле ворочая языком, ответила девушка. От холода у нее зуб на зуб не попадал, но она старалась выговаривать слова как можно четче. - Верный слуга Его Величества.
- Зачем ты здесь? - прошептала темнота, довольно щуря опасные зеленые глаза.
- Затем, чтобы служить Его Величеству, - ответила девушка. Стужа пробирала до костей, сдавливала грудь, мешая вздохнуть, и несчастная дышала шумно, часто, сипя простуженным горлом.
- Как ты хочешь служить Его Величеству, дитя мое? - продолжал свой неспешный допрос Фиолетовый Страж. Этот разговор превращался в пытку, и несчастной девушке хотелось выть, потому что вместе с морозом пришел страх смерти.
Она ощутила себя беспомощной, ненужной, жалкой просительницей, обращающейся к королю. А ему до нее не было никакого дела; и жаль ее ему тоже не было. Даже если она замерзнет насмерть в этой неторопливой беседе с Фиолетовым Стражем, королю на это было наплевать.
