Наверное, это мама внушила мне идею, что я – идеал. Я-то всегда думал, что ее слова для меня – как скрип половиц или шум ветра. Но она за все годы воспитания все же вдолбила, что я – альфа-самец, и любая девушка будет счастлива, если я положу на нее глаз. Нужно только верить в себя.
А эту фразу “верить в себя” – конечно, не мама подкинула в подсознание, а поп-культура “нулевых”:
– У тебя все получится!
– Только верь!
– Дорогу осилит идущий!
Тогда казалось, что нашему поколению все нужно выдумать заново: бизнес, мечты, семью, воспитание детей, здоровье. Как будто прошлое умерло, осталось, как шелуха в прошлом веке.
На этой вдохновляющей волне я поступил в институт, и все вокруг мне подсказывало, что такая схема реально работает. Хотя я особо и не проверял.
В школе я вроде бы нравился девочкам, но сам к ним не приближался. Мама презрительно называла их “ссыкухи”. Да, прям так. Типа, не ровня они мне. Потому что в школе надо было хорошо учиться, чтобы уехать из маленького городка навсегда. Чтобы поступить и хорошо устроиться, чтобы обеспечивать мать, чтобы помогать младшему брату-обалдую, потому что он-то точно не поступит в ВУЗ. Без меня семья бы пропала, и эта ответственность давила, зудела каждый день. Я видел, как мать работает за маленькую зарплату, как старается вести хозяйство. А мне нужно было только учиться. Какие там девочки… Они мне как будто даже и не нужны были. Так я себя убедил, по крайней мере.
Пока я не поступил в институт. Оторвавшись от семьи, я сбросил неудобный груз ответственности. Пуфф!
Я впервые оказался в одном из крупнейших городов Урала – Екатеринбурге. Огромный старый политехнический институт в комплексе с общежитиями занимал целый район города. Меня заворожили величественные каменные корпуса, бесконечные подземные переходы, по которым можно было путешествовать от здания к зданию. О таинственных подземных коридорах я раньше только в книжках читал, а тут я бродил по самым настоящим! Это меня погружало в ощущение нереальности, будто я попал в другую вселенную.
А вот общаги были максимально обычные, как проза жизни. Там было, конечно, прилично, чисто и отремонтировано, но так и веяло неухоженностью, тоской по дому.
Первый, с кем я там познакомился, был Ильгиз. Он учился на четвертом курсе, когда мы встретились.
Сейчас он глава строительной компании. Да, вообще-то он всегда был начальником. Наверное, такой и родился: плечи назад, взгляд цепкий, кошачий. Веяло от него такой денежной уверенностью. Хотя его семья, как я понял, была не слишком богатая, но это ничего не значило. Ильгиз всегда знал, что сколько стоит, как будто в его мозг был встроен сканер ценников. Он знал, сколько стою я. Он знал, сколько стоит он.
Когда я зашел со скромной дорожной сумкой в свою новую комнату, Ильгиз стоял на кровати в обуви и курил в форточку.
– Будешь? – он протянул сигарету, будто знал меня с пеленок.
Я покачал головой и смущенно сказал:
– Здравствуйте.
Ильгиз кивнул и показал мне на место, которое можно было занять. Я поставил сумку под кровать, сиротливо сел и тут же осознал, что мое личное пространство сузилось до одного спального места. Остальное было общим. Стало тоскливо.
Ильгиз прочитал мои нехитрые мысли по кислому лицу и решил подбодрить.
– Пойдем, покажу тут все. – спокойно и просто сказал он, будто владел этим зданием и парочкой соседних.
Кстати, по-моему он сейчас в самом деле директор управляющей компании, что обслуживает ту общагу, в которой мы жили.
Он провел меня по этажу, покровительственно придерживая за плечо, и рассказал местные порядки.
– Справа от лестницы живут девочки, слева живем мы, мужики. – он похлопал меня по плечу, и я понял, что теперь я тоже мужик. – Мы все здесь дружим, и это закон. – сурово добавил он.
И я понял, что закон – это нечто важное, за что могут дать в лицо кулаком. Больно. У меня не было антисоциальных наклонностей, так что я порадовался, что тут есть какие-то строгие правила.
– Девочки готовят сразу на всех, так что задача каждого – поддерживать нужное количество еды в холодильнике. Чти кодекс четвертого этажа, и будешь всегда сыт. Понятно?
Он сурово посмотрел на меня, и я слегка оробел. Ильгиз улыбнулся:
– Добро пожаловать на четвертый этаж. Кстати, как тебя зовут?
– Игнат. – тихо сказал я.
– Редкое имя. – нахмурился он.
Я вздохнул. Мама моя была татаркой, как и все нашего городка. А отец – приезжий Василий. Маме не советовали выходить за него, уговаривали, умоляли, угрожали, но она никого не слушала – ни родителей, ни друзей. Она хотела изменить свою судьбу, но это ей впоследствии не слишком удалось. Отец влился в культуру, которая вместе с напитанным солнцем воздухом была разлита по улицам. Он однажды купил тюбетейку, и с тех пор практически никогда ее не снимал. То, что тюбетейка была башкирская, его нимало не смущало. Он вообще всю мамину семью обожал с каким-то детским восторгом, и они приняли его очень тепло. Мама с детства конфликтовала со своими тетками и двоюродными сестрами, но стоило папе появиться – он сразу становился желанным гостем.
Я был похож на отца, и мама решила все свои мечты о какой-то неведомой другой жизни вместить в меня. Чтобы я уехал далеко-далеко и “стал человеком”. Что это значило – она, наверное, не понимала до конца, потому что никогда не выбиралась за границы своего городка.
Мой младший брат Ренат был весь в маму, то есть абсолютно, от карих глаз до родинки на ухе. Она как его увидела в роддоме, так сразу и решила: он никогда ничего не добьется. Меня за оценки мать не лупила – берегла мою голову. А если я получал тройку – смотрела в глаза так страшно, будто я всю жизнь ее разрушил. Я боялся этого взгляда сильнее, чем получить мокрой тряпкой по голове, как частенько доставалось Ренату за постоянные жалобы от учителей. Потому что ему было можно. А мне – нет.
У меня есть аквариумная теория, что люди рождаются чистые, беззащитные, словно креветки. За время детства и юности на нас нарастает панцирь – от родительских ожиданий, от пережитых в садике трагедий, от школьных переживаний, от перенесенных обид и бед. Когда в общаге я вышел один на один с миром – я вырос, и мне стала мала моя детская броня. Нужно было скинуть ее, чтобы позволить себе еще немного вырасти.
От слов Ильгиза мой детский панцирь треснул, и я испытал готовность попробовать нечто новое.
– Игнат – означает “без имени”. Родители хотели, чтобы я сам выбрал себе судьбу. –обстоятельно пояснил я.
Ильгиз понимающе кивнул, взгляд подобрел.
– Понял, понял. Ты хороший парень. – вынес он вердикт.
Мне даже показалось, что в его голове “динькнула” касса. Он отсканировал меня и приклеил ценник.
