В истории мировой литературы существуют сюжеты, которые с завидным постоянством повторяются в культуре разных времен и народов, оставаясь для каждой эпохи современными и актуальными. Отвечающие на жгучие вопросы как вселенского, так и конкретно-исторического характера, они обладают константным содержанием, которое запрограммировано на вариативность прочтений. Эти пронизывающие столетия сюжеты изначально бесконечны и открыты будущему, но существуют в каждом конкретном случае в определенную эпоху, что накладывает на них отсвет живой жизни, творящейся здесь и сейчас. Их называют «традиционными», «вечными», «вековыми», «мировыми», «архетипическими», «магистральными»[1], подчеркивая тем самым универсальность заключенного в них комплекса общечеловеческих проблем, внятных и с вневременной, и с конкретно-временной точек зрения.
Рождение, становление и специфика культурно-исторического бытования традиционных сюжетов коренится в неразрывном единстве двух определяющих их фундаментальных начал – потенциальной вечности, связанной с характерной онтологической проблематикой, и строгой историчности составляющих сюжетных компонентов антропологического свойства.
Центральные для традиционных сюжетов мифологические и фольклорные персонажи (Прометей, Икар, Иуда, Агасфер, Зигфрид, Фауст и др.), а также литературные герои (Дон Жуан, Дон Кихот, Гамлет, Тартюф и др.) служат целям художественно-поэтического выражения универсалий вселенского бытия и культурно-исторической реальности в ее богатстве и разнообразии. Этим и объясняется востребованность подобных знаковых фигур, приобретших значение общечеловеческих символов.
В этой книге рассматриваются закономерности возникновения, функционирования и развития одного из традиционных сюжетов мировой литературы на культурно-историческом поле одной отдельно взятой страны: речь идет о фаустовском сюжете в Германии пяти последних столетий. Возникший на немецкой почве, он сыграл и продолжает играть здесь поистине великую роль.
Поэтическое исследование судьбы Фауста связывается в немецкой литературе разных эпох с поисками ответов на вопросы: кто такие немцы, откуда проистекает их специфический тип мышления, в каком направлении они эволюционируют, как соотносится в них «Я»: и часть всего социума, и малейший фрагмент микросоциума. Размышления над путями фаустовского сюжета в Германии помогают проникнуть в скрытое ядро ментальности и культуры немецкого народа, разгадать и определить его своеобразие, уяснить глубинные свойства национального художественного сознания. То есть позволительно говорить об особой функции, которую выполнял и продолжает выполнять образ Фауста: он стал метазнаком немецкой художественной культуры, единицей характеристики эпохи в культурологическом плане.
История изучения германской фаустианы в России насчитывает без малого два столетия. Можно выделить несколько этапов, в каждом из которых есть свой смысловой регистр, определяющий восприятие немецкого героя российскими реципиентами, – XIX в., рубеж XIX–XX вв., период после 1917-го.
Первый период в истории российского фаустоведения начинается в 1820-е годы и проходит под знаком И.В. Гете. Это годы, когда, по меткому замечанию А. Михайлова, «немецкие литературные веяния достигают России скопом, сразу за полвека, усваиваются недостаточно расчленение, но при этом как нечто чрезвычайно существенное»[2]. Таким «чрезвычайно существенным» явлением для русской культуры XIX в. стал «Фауст» Гете, который воспринимался в России как главный и единственный немецкий Фауст.
Освоение фаустовского материала российской словесностью XIX в. шло в трех направлениях: во-первых, через многочисленные переводы I и II частей гетевской трагедии (Э. Губера, М. Вронченко, А. Струговщикова, Н. Холодковского, А. Фета) и отрывков из нее (В. Жуковского, Д. Веневитинова, А. Грибоедова, Ф. Тютчева, К. Аксакова, Н. Огарева и др.); во-вторых, в ходе создания собственной оригинальной художественно-поэтической фаустианы, опирающейся на традиции Гете («Сцена из Фауста» и «Фауст в аду» А. Пушкина, «Русские ночи» В. Одоевского, «Фауст» И. Тургенева, «Молотов» М. Помяловского и др.); в-третьих, в процессе философских интерпретаций проблемы Фауста в трагедии Гете (об этом размышляли любомудры и западники, В. Белинский и Н. Чернышевский, А. Герцен и И. Тургенев).
Второй этап актуализации образа Фауста в России происходит на рубеже XIX–XX вв., когда российская культура внесла новые краски в фаустовскую рецепцию.
С одной стороны, интерес к образу Фауста стимулировался эсхатологическими и богоискательскими настроениями, столь типичными в ту эпоху для некоторых слоев российской интеллигенции. Ему отдали дань виднейшие писатели Серебряного века, которые переосмысляли сюжет о договоре человека с дьяволом в терминах русской православной церкви и в традициях – принимаемых или отвергаемых, – идущих от «Преступления и наказания», «Братьев Карамазовых», «Бесов» Ф. Достоевского. Наиболее показательны в этом смысле такие сочинения, как «Гоголь и черт» Д. Мережковского, «Огненный ангел» В. Брюсова, «Мелкий бес» Ф. Сологуба, «Жизнь человека» и «Иуда Искариот» Л. Андреева и др.
Нередко интерес к Фаусту был связан в эти годы с интересом к оккультным наукам и эзотерическим тайнам. Так было с А. Белым и М. Волошиным, которые в течение ряда лет занимались теософией, были последователями и восторженными учениками Р. Штейнера, принимали участие в строительстве антропософского храма «Гетеанума» в Дорнахе.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
