Где-то в далекой-далекой галактике, в другом времени и измерении, жили люди.
Они были такие же, как мы. Они носили такую же одежду и жили в таких же домах. Они ходили по улицам с такими же названиями и покупали в таких же магазинах точно такие же подарки. И праздники, в которые они дарили друг другу эти подарки, назывались точно так же и приходились на те же самые дни.
Они так же любили и так же умирали, когда наступал их черед.
И у этих людей была точно такая же история.
Они тоже изобрели огонь и построили пирамиды. Они распяли Иисуса Христа, они разрушили Рим, завоевали новый громадный континент, уничтожив сотни тысяч индейцев и бизонов, они придумали двигатель внутреннего сгорания, и поднялись в воздух на аппаратах тяжелее воздуха.
Все они делали так же, как мы и тогда же, когда и мы.
Но вот наступил момент и что-то пошло по-другому. Как будто к дирижерскому пульту пришел совсем другой человек, или ноты перед ним кто-то по ошибке выложил другие. И произошел сбой, сначала всего лишь на миллиардную долю секунды. Но этот сбой повел за собой следующий, и миллиардные доли стали складываться в миллионные, затем тысячные, затем сотые. И наши пути, столь одинаковые до этого, разошлись. И оказалось, что может быть другая жизнь, другая любовь и другая смерть, другая судьба, от которой тоже не уйдешь.
И они прожили совсем другую жизнь, совершенно не похожую на ту, которую прожили мы. Кому-то не удалось достичь вершин славы, таких, какие достались бы на его долю, если бы все продолжалось, так, как и у нас. А кто-то, наоборот, совершил то, что не удалось бы ему при другом раскладе.
Но вот что удивительно. И там, и здесь, трус остался трусом, а герой – героем, хотя, может быть, трусость одного заметили гораздо меньше людей, а про героизм другого никто не узнал. И там, и здесь подлость и доброта, жадность и гордость, страх и преданность остались теми же что и нашем мире.
И в том, и в этом мире те двое, кому предназначено встретиться – встретятся и обретут любовь на миг или на вечность, что, в конце концов, одно и тоже. Ибо любовь, мелькнувшая искрой хоть на миг между двумя сердцами – это уже вечность…
12 июня 1941 года. 2 часа 00 минут. 40 км южнее Сокаль
Опушка леса, которую пересекает грунтовая дорога. Из кустов выскакивает заяц, преследуемой лисой. Петляя, звери носятся по траве. Вдруг раздается лязг металла. Звери в испуге исчезают. Из люка танка КВ-1, притаившегося в высоких кустах, высовывается веснушчатый сержант Колесов. Обращается к сидящему на башне командиру – младшему лейтенанту Озерову:
– Товарищ младший лейтенант…
– Что тебе, Колесов?
– А как вы думаете, это опять учения или…?
– Что или…, Колесов?
– Может быть, война, товарищ младший лейтенант?
– А чего гадать-то Колесов! Через два часа ты все узнаешь!
– Так интересно же.
– А какая тебе разница, Колесов, от нас уже ничего не зависит. Угощайся… – протягивает открытый портсигар.
– Спасибо, товарищ младший лейтенант. А как же не думать, не гадать? Война – это не шутка.
Слышится шум мотора подъезжающей машины. Вскоре становится виден свет фар. Появляется две легковушки. Останавливаются неподалеку от спрятанных на опушке танков. Из головной выходит командир 4-го мехкорпуса генерал-майор Власов. Высокий, даже длинный, немного нескладный для военного, в очках, придающих ему вид сугубо гражданского человека. В сопровождении нескольких человек идет к танкам. Навстречу прибывшим выбегает комбат.
– Товарищ генерал-майор, 1-й батальон 16-го танкового полка находится на исходной позиции. Командир батальона майор Рябинцев.
– Как настроение, майор? – спрашивает Власов
– Боевое, товарищ генерал!
– Боевое? Это хорошо… – Власов кивает комбату и идет по полю в сторону небольшого пригорка метрах в пятидесяти. Поднимается и смотрит.
Все догадываются, куда он смотрит. Там в нескольких километрах граница. В темноте все равно ничего не видно, но генерал ещё долго стоит и жадно ловит ноздрями легкий ветерок, тянущий «оттуда». Затем возвращается к стоящим на прежнем месте командирам.
– Боевое, говоришь? – переспрашивает он майора. – Ну-ну…
И, не дожидаясь ответа, уходит к машинам.
Сидящий на башне Озеров говорит сержанту Колесову:
– Знаешь, Миша. Это, похоже, не учения. Это, Миша, война.
2 часа 30 минут. Тарнополь. Штаб Юго-Западного фронта
В комнате за столом сидят командующий фронтом генерал-лейтенант Кирпонос и член Военного Совета фронта корпусной комиссар Ващугин. Пьют крепко заваренный чай, деликатно похрустывая печеньем. У окна стоит, глядя в темноту, начальник Генерального штаба генерал армии Жуков.
Стук в дверь. Входит начальник штаба генерал-майор Пуркаев.
– Ну, что у тебя нового, Максим Алексеевич? – спрашивает Кирпонос.
– Ничего, Михаил Петрович. Теперь уже осталось только ждать, – отвечает Пуркаев.
– А на той стороне что? – Жуков отворачивается от окна и пристально вглядывается в лицо начштаба.
– Ничего подозрительного, Георгий Константинович.
– Неужели спят?
– Тишина, Георгий Константинович.
– Тишина… Не верю! Давно запрашивали?
– Последние сообщения – полчаса назад.
– Иди, запроси ещё.
Пуркаев выходит на улицу. У двери – не шелохнувшийся часовой, невдалеке, привалившись плечом к небольшой березке, покуривает вестовой. При виде генерала он гасит, послюнявив пальцы, окурок, выжидающе замирает. Пуркаев машет рукой, приглашая бойца следовать за собой. Командный пункт расположен в бывшем военном городке. Десятка полтора одноэтажных домиков прячутся в зелени деревьев. Окна затемнены. Генерал безошибочно выбирает один из домиков, заходит. Это обитель начальника оперативного отдела штаба полковника Баграмяна. Стол завален картами и бумагами, но участок перед Баграмяном расчищен. На свободном клочке стоит стакан с чаем в серебреном подстаканнике, и тарелка с бутербродами.
– Ну что, Максим Алексеевич?
– Нервничают, Иван Христофорович.
– Оно и понятно. Кто ж тут не будет нервничать. Что говорят?
– Ничего существенного. У тебя что нового?
– А что сейчас нового может быть? Все готово, все на местах, осталось – ждать. Я бы вообще лег поспать на часок, уже вторые сутки без сна. Надоела мне эта нервотрепка. Садитесь лучше, Максим Алексеевич, попьем чайку, закусим. Когда еще удастся спокойно посидеть. Все уже делается, а оттого, что мы суетимся, ничего не изменится.
– Завидую я твоему спокойствию. Крепкие у тебя нервы.
– Это у меня не нервы крепкие. Это я просто устал как черт. И нервничать тоже устал.
2 часа 45 минут. Москва. Кремль
По кабинету ходит Сталин с потухшей трубкой в руке. За столом расположились Шапошников, Буденный, Ворошилов, Берия, Молотов.
