Звенят стремена, пахнет мокрой травой и лошадиным теплом. Прозрачное небо – серое от жары, облачко, похожее на бегущего зайца. Ах, как хорошо!
С привизгом девочка осаживает коня. Ее волосы с разноцветными вплетенными бусинками из крашеной глины давно не знали гребня. Спрыгивает на землю – широкие штанины не сдерживают шага. Бежит к отцу. Его ладони с грубой кожей крепки, а губы привыкли смеяться и выкрикивать команды всадникам. И сейчас он широко улыбается.
Другая девочка, рыжеволосая, застенчивая до дикости, выходит из-за спины отца. В руках ее – кукла из конского волоса. Обнимаются сестры.
А мать не покинула стен жилья. Черноволосая хрупкая женщина все время болеет, хоть и родила здоровых дочерей. Ее не лечит воздух степи, она чужеземка – и не надо о ней.
– Шафран, ты лихая наездница, – отец не скрывает гордости за старшую. – Скоро тебе тринадцать, будешь скакать на празднике Трех Даров. Награду получишь!
Его широкое темное лицо властно и весело. Она порывисто обнимает отца…
Хали вновь гонит от внутреннего взора живые картины. В пятнадцать лет беспечная юная всадница покинет сухие и пыльные степи, чтобы через два года подняться высоко – так высоко, как может женщина в этой стране. Больше она никогда не увидит родных, даже мать, рожденную в Тайё-Хээт.
Человек с глазами цвета терновых ягод запрёт дитя холмистой степи в ледяную беседку, украшенную изящным и острым узором. Та, кого называли Шафран, станет – Омиэ. Она будет любить только дочь. И умрет молодой.
«20 день месяца Выпи, год 324 от Великой осады. Сияние неба погасло. Благословенная Омиэ, чья доброта согревала страну, ушла вослед своим предкам. Все Земли Солнечной Птицы, скорбят о ней, и лишь в дочери, Хали Желтом цветке, находит утешение повелитель».
(из придворных хроник)
Мальчик стоял на коленях возле рыжего холмика. Цвел жасмин, и стрекозы садились на плечи. Все осталось, как раньше – так же скрипит колодезный ворот, так же саднят царапины, оставленные колючим кустарником. Только родителей нет. Почему? Они были совсем недавно, еще зимой, а потом заболели. Мальчик не плакал – видя чьи-нибудь слезы, тетка, толстая шумная женщина, сама начинала реветь в три ручья. Тетка была незлой, но ворчливой. Судьба подарила ей трех детей – двух девочек и еще одного мальчика, только очень маленького. Он все время кричал. Просил есть.
Сзади затрещали ветки. Мальчик быстро поднялся с колен.
– Йири, вот горе! Перестань ходить на могилу, не тревожь души родителей! Наказание, а не ребенок!
Мальчик молчал, теребя верхнюю губу. Он всегда слушал старших, но тут были его родители. Он угрюмо зашагал вслед за теткой. Все же она кормила его.
– Йири, сделай нам игрушку! – тут же пристала старшая из сестренок. Младшая толком не говорила еще. Мальчик огляделся по сторонам, увидел рогатый корешок на земле, обмотал его стеблями повилики, кончик стебля оставил свисать.
– Смотри, это бык. Он говорит: «муу!»
Девочки засмеялись. Потом старшая полезла на веревочные качели – она любила качаться. Йири взялся одной рукой за веревку, другой – за сиденье, темную доску. Слегка подтолкнул…
Хромая, вышел дядя в почти новой темно-синей куртке-кэссу. Собрался в большое село? Или просить в долг у соседа? Йири видел того однажды. Худой, но важный. Говорят, у него есть дочь немногим младше Йири, и он души в ней не чает. Мальчик вздохнул. Его, Йири, наверное, тоже любят… Только не очень-то это показывают.
– Ребенок, иди сюда! – это тетка. Опять ей в чем-то надо помочь. И малыш опять плачет. Может быть, ему одиноко? Но почему? У него ведь есть папа и мама. А родная сестренка Йири тоже умерла…
Месяц Лани, четыре года спустя
Йири вышел из дома. Он стал уставать от постоянного шума, который сопутствовал двум младшим детям, хотя возиться с ними было приятно. Прищурясь, мальчик смотрел на солнце. Оглянулся через плечо, покачал головой. Совсем развалился домик. Плети ползучих трав, осмелев, подбираются к окнам. Доски старые, гнилые. А новых – где взять? Тут уж не до роскоши, выжить бы, да налог заплатить. Вот и дядя болеет… Устает, едва взяв в руки лопату, все время кашляет. О том, чтобы принести дров, и речи нет – как ни трудно, и топор держать приходится мальчишке. Весь дом, грядки, поле размером чуть не с ладонь – только с голоду не умереть, забота о младших детях – на Йири и тетке. Старшая девочка тоже старается, но толку от нее мало. Она глуповата и часто словно спит на ходу. А вторая сестренка – шустрая, но мала ростом даже для пятилетней. Мальчик хотел, чтобы она подольше побыла ребенком, побегала, поиграла. Порученную ей несложную работу часто втайне брал на себя.
Йири оглядел свою одежду, вздохнул. Запашная рубашка с дядиного плеча – перешита, но все равно велика. Штаны тоже большие, и от времени выцвели. В деревне нет богачей – кроме того, что живет за озером.
Вчера Йири видел там девочку. Она каталась на лодке. Ее одежда просто светилась. А как звонко смеялась та девочка! Интересно, она красивая? Наверное, это дочь богача. Тогда это ее зовут Лин. Имя как золотой колокольчик. Получится ли снова ее увидеть?
Мальчик вновь оглянулся и побежал по тропинке, боясь, что вслед раздастся жалобный теткин голос. В кленовой роще Йири остановился, перевел дыхание. Кажется, получилось. Он заслужил отдых. Мальчик направился к озеру. Цвел жасмин и фиолетовый «бычий глаз». Вовсю болтали сороки.
…Йири издалека услышал смех – колокольчик. Шарахнулся с тропинки прямо в заросли, и вовремя. Мимо пронесли паланкин. Занавеска была отдернута, и милое личико смотрело по сторонам. Дочь богача возвращалась домой. У нее были темно-голубые глаза и круглый подбородок. Восхитительное видение! Йири она не заметила. Мальчик сел на тропу, глядя вслед паланкину, оперся рукой о щеку. Он улыбался.
Два года спустя зима выдалась на редкость холодной. Почти три недели лежал снег. Неглубокий, не такой, как в горах, – но стыла под снегом трава, и неопавшие листья дрожали под ударами ветра. Озеро не замерзло – все так же солнце играло неровной рябью, все так же отражались в воде стволы молчаливых деревьев, только рыба бродила у дна – и плыли по озерному зеркалу мертвые листья, не сумевшие удержаться на ветках.
В деревне умерли трое. Семью Йири смерть не задела, а маленький холм – к нему мальчик ходил теперь редко – украшен был россыпью птичьих следов. У птиц была своя письменность-яна…
Девочка Лин болела. Йири молился за нее, как умел. Просил за нее у всех – у холодного мокрого ветра, у колкого снега, у редкого бледного солнца… Даже у трав, которые гордо стояли под снегом, просил он силы для Лин. А ведь она не перекинулась с ним даже словом. Йири просто любил смотреть на нее, как на радугу, на лепестки бледно – розового вишневого цвета. Дядя ворчал на мальчишку – а тот не мог понять, что в этом дурного. Разве нельзя улыбаться, зная, что Лин живет на земле?
