Глава I,
в которой появляются солнечные псы
В конце теплого весеннего дня в апреле 1867 года яркие пятна появились к северу и к югу от заходящего солнца. Я заметил их, возвращаясь в вигвам после того как напоил ис-спай-у и привязал ее на участке у самого лагеря, где выросла новая бизонья трава.
– Солнечные псы! – сказал я себе. – странно, что они появились в это время; обычно их видно холодными зимними днями.
Мое сердце взволновалось. Я так давно жил среди черноногих и стал им так близок, что воспринимал их верования как свои. Солнечные псы предвещали неприятности, которые должны вскоре произойти со всем племенем или с кем-то из тех, кто к нему принадлежит.
Я вошел в вигвам и сел рядом со своим почти-братом, Питамаканом – Бегущим Орлом. Мы с ним делили покрытую шкурой теплую лежанку справа от костра. Напротив нас на своей лежанке сидела его сестра. Заднюю часть вигвама занимала его мать, главная жена Белого Волка. Сам вождь был где-то в лагере, и мы ожидали его прихода, чтобы поужинать вареными бизоньими ребрами.
Мы были охотничьим отрядом в сорок вигвамов клана Маленьких Накидок из племени пикуни, или южных черноногих. Остальная часть клана, в том числе остальные жены и дети Белого Волка, находились в большом лагере племени у форта Военной Тропы, который мой дядя Уэсли построил за два лета до этого в устье реки Устричных Раковин. Мы отошли от лагеря на день пути и не нашли там достаточно дичи; утром мы собирались подняться по ручью Плоских Ив к подножию Снежных гор, где ожидали найти разнообразную дичь.
Когда я вошел внутрь, Питамакан смазывал тонким слоем жира ложе своего ружья – прекрасного оружия, стрелявшего пулями весом по тридцать две штуки на фунт, и, тщательно полируя темную древесину, пел песню волка, которая должна была принести ему удачу на охоте. Он пропел ее четыре раза – священное число, и все мы – его мать, сестра и я – были заворожены красивой мелодией песни и чистым глубоким голосом певца. Он закончил довольным восклицанием «Кай!» и положил ружье на лежанку позади себя. Женщины, довольно улыбаясь, закончили работу над мокасинами, верх которых они расшивали.
Мы услышали приближающиеся шаги, и Белый Волк, откинув дверное полотнище, вошел в вигвам. Он позволил полотнищу опуститься за ним, медленно прошел за очаг, с тяжелым вздохом опустился на лежанку и произнес:
– Солнце нарисовало само себя!
– Кай-йо – одновременно воскликнули мать с дочерью.
– Будут неприятности, – сказал Питамкан, бросив взгляд на ружье.
– Я тоже видел это перед тем, как войти в вигвам, – сказал я.
– Давай еду, – сказал жене Белый Волк. – Надо быстро поесть, а потом я должен идти к Красному Орлу, просить его помолиться за нас.
– Перед тем, как есть вареные ребра, ты должен отведать священной еды! – воскликнула она и положила на каждую тарелку с мясом по горсточке толченых вяленых вишен.
Мы отрезали по кусочку мяса, закопали его в землю и воскликнули:
– О Солнце! О Мать-Земля! Мы жертвуем вам свою пищу! Будьте добры к нам и дайте нам пережить все опасности, которые могут ждать нас этой ночью!
Ужин прошел в тишине; все знали, что солнце просто так не дает предупреждений и ночью нас ждут неприятности.
– Солнце в своем милосердии предупредило нас об опасности, всех нас или кого-то из нас, здесь или в большом лагере у форта, – сказал вождь, когда мы поели. – Мы должны молиться и принести богам жертвы, и принять все предосторожности против врагов и против опасностей, подстерегающих нас на охоте. Вы, юноши, и вы, моя жена и дочь – хотя нет; я сам пойду к Красному Орлу и, когда вернусь, расскажу все подробнее.
Никто из нас не произнес ни слова, когда вождь вышел. Мать и дочь вымыли деревянные тарелки и ложки из рога и убрали их, но к своей работе с мокасинами никто из них не вернулся. Мы вчетвером сидели вокруг маленького костра, разведенного из веток хлопкового дерева, и из всех четверых самое плохое настроение было, очевидно, у меня: ведь это я нарушил распоряжение дяди. Как я хотел бы снова оказаться в форте вместе с ис-спай-у, которая была бы в полной безопасности за оградой под защитой пушки!
Тут мы услышали голос старого Красного Орла, который созывал старших в лагере прийти к нему и участвовать в церемонии разворачивания его магической громовой трубки. Я вышел и увидел, что ис-спай-у жадно тянется к новым пучкам травы. Я похлопал ее по лоснящейся ляжке и бросил взгляд на залитую лунным светом равнину; у меня возникло желание оседлать ее и поскакать на ней в форт с такой скоростью, на которую она способна. Но я испугался опасностей, который могут подстерегать меня ночью.
– Ис-спай-у – шепнул я ей, – на рассвете мы отправимся домой!
Когда я вернулся, дюжина голосов в вигваме Красного Орла затянула первую из магических песен грома – песню бизона. Я представил, как старик и его главная жена склонились над священным свертком с трубкой, лежащим на лежаке между ними, и сжатыми кулаками имитируют тяжелую поступь бизона, сопровождая эти действия медленной причудливой мелодией, заставляющей сердце биться в предчувствии чего-то необычного. Я даже уловил некоторые слова песни: «О Древние! О Вы, наша пища, наша одежда, наше жилище! Дайте нам жить! Позвольте нам пережить опасности, которые угрожают нам!»
Это была молитва первым бизонам – они могли принимать человеческий облик и говорить с людьми на их языке.
– Почти-брат, – сказал я Питамакану, как только снова оказался рядом с ним на нашей лежанке, – этой ночью мы должны охранять наших лошадей!
– Да, должны, – согласился он.
– Ну так пошли.
– Слишком рано; военные отряды не станут нападать на лагерь, пока не погаснут костры и люди не уснут. Давай останемся здесь, у очага, по крайней мере до возвращения моего отца.
– Хорошо, ответил я. Но как же мне хотелось накинуть плащ, взять ружье и выйти к ис-спай-у! Только опасение стать объектом удивления и насмешек, если бы я так поступил, удержало меня на месте.
В вигваме Красного Орла зазвучала другая мелодия.
– Песня Антилопы! Давайте споем ее вместе с ними, – сказала добрая мать. Мы так и сделали. Потом вместе с ними мы в свою очередь спели песню Волка и песню медведя Гризли.
В другом вигваме священный сверток был развернут, и всем был показан великолепно украшенный перьями и полосками меха чубук громовой трубки. Потом старый шаман взял угли из очага, положил на них пучок сухой сладкой травы и очистил руки в струйках душистого дыма.
– Хa! Теперь он поднимает священный чубук! И теперь он танцует с ним! – крикнул Питамакан.
Теперь там зазвучал дикий мотив танцевальной песни Птицы Грома, низкий и очень печальный. Он так проник в наши души, что мы задрожали. Я видел, что мать и дочь склонили головы в молитве и подняли руки к небу. Тут песня была внезапно прервана грохотом выстрелов и дикими криками со всех сторон нашего лагеря; в вигвамах орали женщины и дети, а мужчины звали друг друга. Пуля влетела в наш вигвам и задела верх моего правого плеча. Другая попала в очаг, осыпав женщин углями и золой.
