Глава Первая
Одним не поздним…
В небе над осенним Конецком густели тучи. Нынче тучи ходили кругами, не заходя на Конецк, однако угроза, что всё же такое случится, как случалось не раз, была вполне реальной.
Но жизнь есть жизнь, пока она продолжается, и на одной из полуразрушенных улиц пригородного Ветровского района неизбежно зазвучал веселенький мотивчик незамысловатой песенки:
Какой дремучий ель!
Совсем не фэшенель.
Зато отличный пень
И мой стихотворень!
Так напевая, брёл своим путём Никодимка Скажим. Освободившись от бренных дел, он шествовал неспешно мимо привычно обыденных руин домой к своему чумовому компушке, предвкушая долгожданный выход в нескончаемо большой и яркий мир Инета.
– Эй, малой! Погодь! – раздался вдруг оклик.
Никодимка помешкал. Голос был ему знаком и принадлежал деду Пыхе. Тот дед вместе с бабкой Пуклей конечно приходились ему родней, кроме них у Никодимки Скажима теперь никого не осталось, так что он любил их и не мог не задержаться, чтобы поздравствоваться и пообщаться.
Старик со старухой стояли у крыльца и приветливо улыбались внуку.
– Ну, ты тормоз, совсем не зыришь ничё? – говоривший не был злым, а скорее грубым, и то слегка. Да и что тут скажешь, сами времена настали грубоватые.
– Как ты, внучек, – заговорила и бабка Пукля, – что нового в мире, расскажешь нам, бестолковым?
– Почему не расскажу, конечно, расскажу, всё расскажу. Я тут в Инете инфу надыбал: мускули наши такую хрень придумали, как музыку по новой плести, криптофонией называется. Это, баушка, как ткань меланжевую вязать, помнишь, у тебя кофта была, меланжевая-то?
– Ох, да где та кофта? – пригорюнилась бабка Пукля. – У прошлом годе бандеровцы как пришли, так и прихватизировали. «Нам чё-то тут прохладненько, – приговаривают, – а ты всё паришься, дай-ка нам таперича погреться».
– Да ещё этот президент заморский, как бишь его – Бабама! Мама дорогая, что творит… – встрял не по делу дед Пыха.
– Да ладно вам, всё равно, была же, ба, наверно помнишь, как вязала? Берёшь, короче, ниточки разной темы и перемешиваешь хитрым способом, и так обретаешь интересный вид. Они, ниточки-то, меж собой играются, загляденье! Только у них, мускулей наших, одни ниточки – это звуки музыкальные, а другие наоборот – всё, что придумаешь. Например буквы, или знаки какие, или так, символические обозначения, даже образы или фантазии заумные. А вместо спиц – специальные системы вязки, типа шифры или ключи. И они такие – постмодернисты называются.
– Как? Это спицы, что ли такие, «простомонисто»? – не поняла бабка Пукля.
– Да нет же! Это мускули, что я рассказываю, – композиторы-постмодернисты, так их в прессе называют.
– Ну, надо же! – отозвался дед Пыха, – Как тех мускулей только не обзывали, а теперь – вона…
– Да нет, это не тех, а других прочих-разных, а про этих почти никто и не ведает, вот и жалом не водит, – пояснил Никодимка Скажим.
– Ну, раз ты один про всё знаешь, давай, бреши дальше – развел руками дед Пыха.
– Да вот, говорят, что всё это – синэстетика, а ещё говорят, что та синэстетика взывает к телесности и соответствует методу гиперреализма, – выпалил на одном дыхании Никодимка Скажим.
– Ты чё несёшь?! – возмутилась бабка Пукля, задремавшая было да от знакомых звучаний очнувшаяся. – Синтетика эту самую телесность только раздражает, а гипюр ваще давно не в теме!
– Я и говорю: какой там гиперреализм! Я бы определил тот метод как метареализм, хотите – дидактический, хотите – иератический. Но никак не гиперреализм. Метареализм взывает не больше к телесности, чем очень даже, наоборот, – к духовности. И к тому же метареализм гораздо ближе к экзистарности, чем к авторитарности.
– А это ещё чё за чёрт? – недоуменно нахмурился дед Пыха.
– Предметно говоря о началах авторитарности и экзистарности: взаимоотрицанием они антиномично по жизни повязаны, – продолжил Никодимка Скажим, – авторитарность предполагает подчинение чему-то или кому-то главному, а экзистарность – подчинение себе самому или тому-чему, кого-чего сам себе выбрал.
– Ну прям как в школе на уроке: кто-что, кого-чего, кому-чему, – съязвил дед Пыха.
Никодимка Скажим предпочёл реплику игнорировать и продолжил повествовать, хотя и нехотя. Необходимость как-то завершить ход своих мыслей смутно тревожила, мешая ему принципиально заткнуться.
– Но даже самое демократическое (атомарно-экзистарное) общество постоянно сталкивается с проявлениями самовозобновляемой авторитарности в различных существенных сегментах. Например, в бизнесе (как в малом, так и, в особенности, в корпоративном) и в семье, в школе тоже. В музыке авторитарность сегментарно восстанавливается в самых экзистарно структурированных построениях додекафонно-серийной традиции как результат авторитарно-ориентированной природы самого музыкального звука с его обертонной структурой.
Это отлично сознавал Альбан Берг, не сильно с этим боролся, потому и сотворил свою показательную оперную драму, раскрывающую трагический конфликт авторитарного и экзистарного начал в семейных отношениях (это про «Воццек» все). Трагичный, кстати – для экзистарности!
А экзистарная семья Карамазовых, такая, набралась решимости и радикально устранила гнилой источник авторитарности, грохнув главу семейства и протрубив в итоге за обновленную эру восходящей цивильности. (Экзистарной ли? Без разницы – Фрейд отдыхает).
– Ишь ты, дела… – пробурчал дед Пыха. – Надо-бы разогнать мою экзистарую бабку, а то совсем от рук отбилась, борща не варит. – И мрачно запыхал своей люлятрубкой…
Уразумев, что на этом прием окончен, Никодимка Скажим побрел своим путём дальше, мимо не своих обветшалых руинок, к своей, хотя и стрёмной, но всё же уцелевшей сараюшке и своему чумовому компушке…
А по небу над его родным Конецком так и неслись кругами тучи, грозя то ли бедой, то ли её радужным эхом, обнадёживающим, что всё утрясётся да устаканится, и настанет ясность во всём, что пока не-ясно.
