Начальник колонии номер семнадцать полковник Усачёв сидел за столом своего кабинета и пересматривал в четвёртый раз дело заключённого Перова. Размышления полковника прервал стук в дверь.
– Войдите, – громко сказал он, закрывая папку.
В кабинет вошёл ефрейтор в овчинном полушубке и с порога доложил:
– Заключённый Перов по вашему приказанию доставлен.
– Давай его сюда.
Ефрейтор ловко выскочил из кабинета, и через секунду в кабинет неспешно зашёл, держа за спиной руки, заключённый в сопровождении двух конвоиров.
– Заключённый Перов Николай Захарович, статья пятьдесят восьмая часть десятая, – ровным голосом произнёс вошедший.
Полковник внимательно посмотрел на него. Небольшого роста, но даже с учётом одетой фуфайки видно, что широк в плечах. Чувствуется в нём сила. Шапку снял как положено, но никакого подобострастья, свойственного обычному зеку. Наоборот – полное спокойствие во взгляде и даже какая-то отрешённость. Непрост, ой как непрост был бывший майор! Именно такое звание было у него, когда он был разжалован, осуждён и по этапу отправлен к ним в лагерь на Колыму.
– Свободны, – сказал полковник, обращаясь к конвою, и, заметив, что солдаты замешкались, строго повторил: – Свободны, я сказал!
– Так точно, – ответил ефрейтор, но, выходя, обернулся и произнёс: – Ежели чего, так мы тут, товарищ полковник, в коридорчике. – И неохотно прикрыл за собой дверь.
Плохая, видимо, была репутация у заключённого Перова.
– Присаживайся, – указав на стоявший посреди просторного кабинета табурет, сказал Усачёв, а сам встал из-за стола и, закурив папиросу, отошёл к окну. На улице была вьюга. Зима никак не хотела уступать зарождавшейся по законам природы весне. Снег хаотичными порывами метался в разные стороны и, огибая бараки, стремительно нёсся в сторону колючки, пытаясь вырваться в поле за пределы лагеря. «Даже снег – и тот пытается вырваться на свободу», – грустно подумал полковник и, задёрнув штору, сел за стол.
Усачёв, решив выдержать паузу, открыл папку с делом Перова и стал перелистывать, якобы внимательно изучая её содержимое. Этот приём зачастую выводил вызванных на допрос заключённых из равновесия. Через минут десять он краем глаза ещё раз внимательно посмотрел на сидевшего перед ним Перова. Ни тени смущения и полное безразличие. Да, трудно его будет разговорить! У полковника, как у любого настоящего «хозяина» на зоне, было много осведомителей. Но даже самый толковый из них – писарь, учитель, севший по пятьдесят восьмой за свой «длинный язык», – не смог втереться в доверие к Перову. Непонятен он был Усачёву, а в его службе непоняток быть не должно.
Полковник ещё раз перебрал в памяти основные детали личного дела бывшего майора. Образование высшее. Дома, в Воронеже, остались жена и сын. До войны работал в ДСО «Буревестник». Закончил разведшколу, а затем там же остался преподавать курсантам основы рукопашного боя. Характеристики и с места работы до войны, и со службы отличные. Орденов и медалей – на троих хватило бы. Хотя за что получены, информации практически нет. Видно, серьёзные задания майор выполнял, коли всё так засекречено. Орденов и медалей, правда, его лишили, но конфисковать их не смогли. Не нашли. Пропали они. На зоне его сразу Молчуном окрестили. Он, как одинокий волк, почти ни с кем не общается. По данным осведомителей, только с двумя местными с Колымы. С одним эвенком – бывшим охотником, – да с Сергеевым Анатолием по кличке Морячок, который за убийство любовника жены срок тянет. Причём не общается ни с блатными, ни с политическими. От всех особняком держится. Усачёву докладывали, что блатные его прощупать хотели и троих беспредельщиков к нему подослали. Но они до него так и не добрались – несчастный случай. Их брёвнами у лесопилки завалило. Штабель случайно развалился, подпорки не выдержали. Сильно их покорёжило – только один выжил, и то до утра не дотянул. А у двоих, которые сразу окочурились, шейные позвонки брёвнами сломало. А может, и не брёвнами вовсе? Вопрос? После того случая, говорят, с Молчуном законник побеседовал – и блатные от него отстали.
А «мужики» его уважают. Лес он валит наравне со всеми. Только всё время в сторонке держится. Топором орудует, как самурай мечом. Как в цирке прямо! Усачёв сам это наблюдал, когда с инспекцией из Первопрестольной в тайгу на лесоповал выезжал. А ещё осведомители докладывали, что Молчун очень орешки от шишек сосновых любит. В барак приносит, у печки высушивает и грызёт постоянно. С земли шишки не берёт, только свежие с верхушек сосен камнями сбивает. Да так ловко, а ведь сосны высотой метров до пятнадцати попадаются! В общем, никакой полезной информации. Прямо не майор какой-то получается, а сплошная загадка!
Вот и сейчас безразлично на карту за его спиной уставился и не шелохнётся. А может, он карту-то изучает? Может, он к побегу готовится? Такой может! Только он ведь должен знать, что ни одного удачного побега из этой зоны не было и быть не может. Кругом тайга непролазная на сотни километров. Если не солдаты, то волки или какой медведь-шатун растерзают на части. Попытки, конечно, были, но ни один живым не остался. Хотя… Чтобы в такое время года в побег сорваться, надо быть полным идиотом. Шансы равны нулю. А бывший майор, похоже, далеко не идиот! Вот когда потеплеет – тогда, возможно, и попытается рвануть. Рисковать своей службой полковнику не хотелось. Потому и вызвал его к себе Усачёв, чтобы прощупать, пока лето не наступило. Да и капитан Степанов, особист, хоть и сволочь порядочная, но дело своё туго знает, да и чутьё у него на этого брата – о-го-го! Он к Перову давно подбирается. Хотя даже его методы, сродни пыткам, результатов пока не дали.
Полковник закрыл папку с делом и обратился к бывшему майору на «вы», пытаясь наладить контакт:
– Николай Захарович, я вот неплохо в людях разбираюсь – издержки профессии, видите ли. Но вас никак понять не могу. Осуждены вы по пятьдесят восьмой, а с политическими не общаетесь! От блатных тоже особняком держитесь. Ну, с этими понятно, а вот с политическими… Я вот дело ваше, Перов, внимательно изучил. Вы же боевой офицер, наград – не сосчитать, и, опять-таки, в партии состояли. Это они вас не привечают или вы сами их сторонитесь?
– Я сам по себе, – без каких-либо эмоций ответил Молчун, даже не переведя взгляда на начальника колонии.
– Сам по себе – это хорошо! Только это хорошо для тебя, а для меня – нет! – резко перейдя на «ты», сказал Усачёв. – Здесь у нас не санаторий, а зона! И все зеки – это большой коллектив, будь они политические или блатные. Мне глубоко нас…ть на то, какой ты окраски! Мне главное, чтобы в зоне был порядок! А если кто-то тихарится от всех, то я так понимаю, что он что-то нехорошее замышляет. Так вот, заключённый Молчун, ставлю тебя в известность, что такие, как правило, до конца положенного срока не доживают. А решить эту проблему, как ты сам понимаешь, у меня возможностей хватает. Одним зеком меньше, одним больше… Кто тут вас считает? Уяснил!?
