Объявление было странным.
«Господин Мёленбек ищет секретаря (муж) на постоянную работу. Круглосуточно. Проживание и питание. Вознаграждение по собеседованию».
И ни телефона, ни адреса электронной почты.
Господин Мёленбек, похоже, не признавал ни того, ни другого, разместив нижней строчкой лишь короткое пояснение: «Шевцова, 33».
На Шевцова, 33 располагался бывший купеческий особняк, он же бывшая школа, бывший «Заготсбытснаб» и бывшее отделение Пенсионного фонда.
Это была южная оконечность города, после особняка дорога тянулась на несколько километров в никуда, к еще в советские времена заброшенному щебеночному комбинату, от которого, дай бог, один железный остов и остался. По сторонам от дороги в бесчисленных канавах и рытвинах стыли бетонные кольца и затхлая болотная вода, на взгорках пробивался ивняк, а метрах в ста пятидесяти на бесхозном кочковатом поле кособочилась щелястая сараюшка с провалившейся крышей.
Автобусы до Шевцова, 33, не доезжали, разворачиваясь кварталом раньше, и надо было идти мимо давно немытого фасада полудохлой швейной фабрики, а дальше – краем пыльного скверика, местами огороженного фигурной решеткой.
Жижа сразу сказал Лёшке, что это не вариант.
Жижа сказал, хрен знает, что за объявление, на лохов расчет, и фамилия – иностранная, иностранцы сейчас все скупают, суки, только нормальные вообще-то секретаршу заводят, а от приглашения секретаря голубизной за версту тянет. И еще это – «круглосуточно». Знаем мы, что за «круглосуточно» скрывается. И кофе в постель, и сама постель.
Жижа был нормальный пацан, только языком трепал много.
Лёшка, впрочем, и сам чего-то подобного опасался, но маманя насела так, что хоть с песней и в петлю. Талдычила с утра до ночи: когда работу найдешь? когда работу найдешь? Уже чуть ли не выгнать грозилась.
А тут и проживание, и питание. Все от мамани дальше.
Тем более, он же не слепой, все эти штучки голубиные ему известны, шарфики там, пальцы холеные, улыбочки, коньячок, «а не присядете ли поближе». Фиг его извращенцы удержат. И отчитаться перед маманей будет чем, ездил, мол, искал.
Можно, конечно, было устроиться продавцом на рынок или в ларек, ему предлагал Сивый, но это же, блин, край, конечная остановка, чужой товар, чужие деньги, все мимо тебя. И так до старости. Ну, пиво халявное разве что.
А у Лёшки – голова.
Хитровыделанные мозги, как говорил отец еще в детстве. До седьмого класса его и в школе считали способным мальчиком. Особенно хвалили литераторша и историк. За воображение и смелость в импровизации. Первая была в восторге от сочинения по Тургеневу, второй держал за образец доклад по Древней Греции с ее богами, титанами и бедными жителями.
Затем…
Затем учеба потеряла смысл. Он полгода просидел с младшими сестрой и братом в своей комнатке, как в окопе. Маманя воевала с отцом, и взрывы ежевечерней ругани были сродни бомбежке. «Ты мне всю жизнь!..» – кричала маманя. «Все вы суки такие…», – пьяно отвечал отец. То гремел, то затыкался телевизор. Что-то падало, разлеталось на кусочки. Маманя вскрикивала, отец рычал раненым медведем. Сосредоточенные атаки перетекали в панические отступления, минуты затишья сопровождались плачем и бубнежом: «Руку на кого… на кого руку…».
Внутри у Лёшки все натягивалось и дрожало, свою песню требовательно тянул мочевой пузырь, но выйти из комнаты в коридор, а оттуда в туалет было страшно до чертиков. Там бухали отцовские сапоги, там белели осколки разбитой жизни, там можно было увидеть, во что превращаются люди, жившие до того семьёй. Динка засыпала быстро, ей не было и шести, а Ромке было девять, и всю боль и страх Лёшка вымещал на нем.
Чтобы Ромка не ревел, он щипал его и душил подушкой. «Заткнись, заткнись!» – шипел он. Брат пытался сопротивляться, но Лёшка был сильнее. «Спи, спи, спи!». «Я маме пожалуюсь!» – глотал слезы Ромка. «Ей не до тебя», – отвечал Лёшка. И присовокуплял к ответу тычки и шлепки ладонями.
Это приносило облегчение.
Затем был развод, который оставил мамане сестру и Лёшку, а Ромку почти стер из их жизни. Они еще виделись, но как-то совсем коротко, то в кинотеатре, то в центральном городском сквере, то на рынке. Брат вытянулся, стал тощий, под глазами затемнели подозрительные круги. На вопросы, как там с отцом, Ромка, облизывая губы, отвечал, что нормально, он к нему в душу не лезет, денег дает, компьютер купил. И даже Ромкина учеба ему побоку.
Маманя пахала на двух работах.
Лёшка кое-как переполз из восьмого в девятый, Динка осенью должна была пойти во второй. В мире, в стране, в жизни людей все как-то устаканивалось; перебродив, поправлялись мозги, из души уходили черные краски, появлялись прыщи и смутные желания.
А еще хотелось денег.
У мамани они все были «под учет», лишней сотни не выпросишь, иногда приходилось занимать на пиво у Макарыча или у Жижи, а подработка попадалась все какая-то мелкая, стыдная, то флаеры раздавать, то чай фасовать. То есть, для совсем безголовых. Хотелось чего-то умного, финансовых комбинаций, хитрых ходов, холодной расчетливости. Блин, может быть, даже чего-то незаконного, афер, как в «Друзьях Оушена». Или как в «Уолл-стрит». Эх, Лёшка часто представлял себя Чарли Шином в этом фильме.
Но секретарем, в сущности, устроиться тоже было бы не плохо.
Бывший купеческий особняк отгораживался от улицы жестяными листами, покрашенными в тошнотворный зеленый цвет. На свежую краску прилипли листья, травинки, грязь и застыли шершавыми узорами. Решетчатые ворота открывались внутрь. Во дворе было пусто, потрескавшаяся бетонная дорожка вела мимо спиленных тополей к низкому крыльцу под покосившимся фронтоном-козырьком. Фронтон держался на двух облупленных колоннах. Одна была разрисована граффити.
Да уж… То ли господин Мёленбек не считал нужным уделять внимание внешнему виду (хотя иностранец же!), то ли только что въехал.
Или просто жмот, подумал Лёшка.
У крыльца стояла урна, и он выплюнул туда жвачку. Затем пригладил волосы, осмотрел рукава куртки – вроде чистые, нагнувшись, отряхнул штанины. Каже…
Лёшка замер, едва начав разгибаться.
У края нижней ступеньки, спрятавшись за булыжник, лежала костяная пластинка – полукруг, изрезанный значками, размером с две фаланги пальца.
Когда Лёшка поднял её, оказалось, что у пластинки есть выступ, в котором просверлены дырки для ношения на шнурке или на цепочке.
Амулет? Медальон?
Значки бежали по дуге с обеих сторон, непонятные, полустёртые, частью похожие на скандинавские руны, а частью – на древнерусские буквицы.
Лёшке сразу подумалось, что это что-то морское, северное, может быть, самого Мёленбека, фамилия-то подходящая. Кость желтоватая, наверное, бивень моржовый или там ещё что. Вполне возможно, что предки нынешнего хозяина особняка ходили в море на промысел. На драккарах. Нет, на кноррах.
