ГЛАВА 1
Ты должен познать,
Что ветви клонит к востоку…
Danheim, «Runar».
За запыленным окном фургона — голая степь, испепеленная зноем. Гиблая местность.
Неизвестно где, почему, за какие грехи.
Известно лишь одно – мы, все здесь сидящие, видели эти иссушенные зноем пейзажи в первый и в последний раз. Оттуда, куда нас доставят, мы уже не вернемся живыми.
Нас, похищенных девушек, отловили по одной, насильно собрали вместе и теперь везут на убой.
Ни в чем не повинных.
Молодых, и уже с перечеркнутыми судьбами.
Ни одна из нас не знала историю другой. Из какого кто города, из какой семьи. Но еще вчера кто-то из нас возможно работал врачом, а кто-то начальником, кто-то уборщицей или, как я, студенткой второго курса. Но с тех пор, как мы тут оказались, в этом проклятом фургоне, наша ценность как людей стала обезличена. Мы все больше никто. Все едины в своей участи, все равны перед смертью, которая не за горами.
Мы стали жертвами не по своей вине. Изможденные без еды и воды, в духоте и шуме, покалеченные, избитые, в грязи, ссадинах и синяках.
Кому-то из девушек, как мне, толком не оказавшей сопротивления при похищении, повезло больше, отделалась малой кровью.
А у некоторых была разбита губа, сломан нос, либо же заплыл глаз.
Одежда у всех нас была частично порвана. Руки, у кого-то связанные, а у кого-то с кровавыми следами на запястьях от тугих веревок, смиренно покоились на коленях.
Кто эти «люди» и чем руководствовались, отбирая нас и с какой целью похищая, никто из нас не знал. Но каждой ясно было лишь то, что эти твари похитили нас, чтобы неминуемо убить. Медленно либо быстро, мучительно или нет — а это уж как повезет.
Везли нас долго. Дорога плохая, ухабистая. Фургон то и дело подпрыгивал на кочках, стены трясло.
Вечный, непрекращающийся аккомпанемент грохота, скрежета и скрипов давили на уши и напоминали о том, что всё пережитое уже — всего лишь начальная точка на пути кровавых страданий и первобытного ужаса.
Из-за общей слабости, я едва была способна усидеть прямо, чтобы не качаться из стороны в сторону и не испытывать судьбу. Невзирая на усталость и головную боль, я запрещала себе засыпать, с частой периодичностью стукаясь затылком о стену фургона. Намеренно заставляя свой разум взбодриться и беспрестанно напоминая себе в мыслях, что смерть куда ближе, чем кажется.
Волосы безнадежно слиплись и закрывали часть лица от ненавистного мне острого взгляда чернокожего цербера. Кровь из раны на голове уже не сочилась. Она запеклась, засохла и почти не напоминала о себе. Зато пальцы были сплошь в занозах. А под ногтями, частично сорванными в результате противостояния похитителям, въелась грязь вперемешку с кровью.
Тошнота не прекращалась. Равно как и сердце стучало почаще мотора, не позволяя мне отвлечься и забыться даже на секунду.
Ведь под ногами – кровь и мозги одной из нас, и всё это растеклось по полу фургона.
Безголовое тело пленницы, обнаженное до пояса, лежало прямо перед нашими глазами.
Нам, насмерть запуганным жертвам, только и оставалось, что безропотно глядеть на ту несчастную, которая поплатилась за свою смелость и попытку спастись.
Мы все сидели тихо, смирно, голов не поднимали. Боялись, что одна из нас незамедлительно станет следующей, если вдруг чернокожему церберу, следившему за порядком в фургоне, снова что-то не понравится.
Никто из нас, пленниц, не просил о пощаде. Никто не догадывался, как долго мы протянем. Мы все смиренно сидели с опущенными головами и просто ждали чуда. Наивные и глупые мы…
— Как думаешь, он понимает наш язык? — шепнула мне рядом сидящая, тонкая зеленоглазая шатенка с разбитой губой.
Она имела в виду чернокожего цербера. Безжалостное чудовище с автоматом, с гордым видом восседавшее напротив нас.
Мы с ней быстро переглянулись и тут же замерли в ожидании сурового наказания за болтовню.
Цербер же, покосившись на нас, отвлекся на изучение своего автомата.
Конечно, не понимает он наш язык. Он же не цивилизованный. Он дикарь.
Я побоялась выражать свое мнение насчёт чернокожего цербера вслух. Лишь осторожно взглянула на него из-под слипшихся прядей.
Получилось прямо в глаза.
Он поглядел на меня, а я на него.
Мельком. Секунда всего. Но и этого хватило, чтобы испугаться и быстро опустить взгляд на свои руки.
Только бы не застрелил…
— Это самая жуткая тварь, которую я видела… — едва слышно прошептала мне шатенка и пугливо смолкла.
Я качнула головой в знак того, что согласна с её доводами насчет цербера, и снова поглядела на него украдкой.
Чёрт…
Мне показалось... или он... ухмыльнулся???
Я пригляделась к нему получше.
Точно же. Ухмыляется. Расслышал, значит. Понимает он нашу речь.
Несомненно, это самая жуткая и безжалостная тварь, которую нам всем не посчастливилось встретить.
Убийца. Психопат.
Хладнокровная и беспощадная сволочь. Монстр во плоти. Жуткая тварь, и гордится этим. Он этим живёт. В этом весь смысл его поганого существования. Его тешит то, как о нем отзываются, называя его самой жуткой тварью. Он не человек ни на грамм, и наверняка долго к этому шел.
И как долго мне осталось жить, знает только он.
На мгновение я забылась. И позволила себе поглядеть на него дольше одной секунды. И он это заметил.
Доли секунды мне хватило, чтобы до смерти испугаться за свою жизнь.
Но и отвернуться не нашлось смелости. Хоть и понимала, что прямо сейчас смертельно рискую составить компанию той несчастной, которой он уже разнес череп за неповиновение.
— Вить! Шеф спрашивает, как обстановка? Довезем хотя бы одну, или всех отстрелишь?
— Одну довезем. Может быть. — ответил цербер басом, оскалившись в щербатой улыбке и снова обратив свой беспощадный не моргающий взор прямиком на меня.
Чернокожего цербера звать Витя?
В каком месте он Витя?
Высоченный, огромный, сильный африканец, у которого специфически грубые и крупные черты лица. Глаза чёрные как смоль, крайне надменный взгляд.
Ясно же, что цербер родом из Африки. И что он совсем не похож на Витю. Даже отдаленно.
Цербер глядел всю оставшуюся дорогу в основном на меня. Пристально, изучающе. Оценивал возможно. Может, я его чем-то удивила несколько больше, чем другие пленницы. А возможно, раздумывал, каким способом расправится со мной.
Что бы не вертелось в голове у этого Витьки… Жуть лютая берет от него. Не по себе от одного только взгляда.
Хищного.
Варварского.
Повелительного.
Маниакально настойчивого.
Раздевающего. И расчленяющего одновременно.
Что угодно в этом взгляде прочесть можно было, кроме непосредственно жалости.
Жалости там не было ни капли.
