Я делаю мазок. За ним ещё один, создавая овал на полотне. Третий мазок – появляются ушные раковины, обволакивающие лицо по обе стороны. Четвёртый, красный, что рисует мягкие губы одним неровным штрихом, чуток задевая уже нарисованную, белую щеку, наполнившуюся рыжими метками ярких бликов затмившегося солнца за окном, за которым простирается зелёный, чудной лес, с иногда вылезающими из-под толп деревьев маленькими холмиками, где на вершине одного из них стоит совсем маленький, длинноухий зверёк с мощными, задними лапами, что стали опорой для выпершего носа в синее, опороченное небо не прекращающимся проливным дождём. Пятое дуновение лёгкой руки, и голова покрылась чёрной лозой, достигающей нагих, нежных плеч девушки, чьи глаза вновь налились кровью от горьких слёз, что текут с день ото дня в ожидании счастья, не идущего к ней долгие года, пока её кожа покрывалась старческими морщинами и отслаивалась от девушки, образуя вокруг её старинной комнаты, украшенной картинами прекрасных пейзажей, толстую прослойку серой пыли, обрушившейся январским снегом на цветы, стоящих в горшочках у окон с деревянной каёмкой; на бережно вышитую одежду мастерицами, что висит в закрытых навеки шкафах под замок; на хрустальные стаканы и чаши, передающихся из поколения в поколение именитого дворянского рода Новиков, живущих в здешних горах, далеко в тайге, где ты не найдёшь никакого другого человека, что не является их слугой. И лишь зайцы, совсем редко пробегающие мимо окна Дарьи, дают ей слепую надежду, что отец – отражающийся в дверце окна, служившей юной леди зеркалом – одетый в зажатый натуго кожаный пояс и новомодные дворянские сапоги, открывший в запечатлённом моменте картины заднюю дверь, наконец умрёт от своего не контролируемого питания десятками зайцев, умирающих в поместье каждый день и восполняющих жадное пузо отца, что уже с тяжестью помещалось в распахнутую мощью дверь. Шестой на сегодня мазок – нож, живший раньше лишь в фантазиях художника, опускается на руку шестнадцатилетней девушки, слёзы которой каплями стекают с её подбородка, падая на выжженные предплечья красной кочергой – наказание отца за попытку побега через те древесные, словно толстые пики заборы, что огораживают её от гармонии, царящей в природе. Попытка достичь счастья, приведшая к отчаянию. Седьмое касание натюрморта, и рот отца открылся вновь, испуская горячие слова, что били его дочь ожогами, оставляя на ней всё больше очерков победившей ненависти и зла, что носила корону со златым скипетром, и ходила по огромному дому, наставляя свои приказы в головы людей.
– Я написал картину, – положив кисть в палитру, стоящей на тумбочке, сказал Дмитрий и отошёл на пару шагов назад, отдалившись от им созданного шедевра.
– Наконец ты завершил её, – сказала Светлана, лежавшая позади художника на удобном диване и читающая книгу, иногда поглядывая на деятельность своего мужа. – Долго же ты с ней намучился.
– Месяц ежедневного труда прошёл не зря, – скинув с себя измаравшиеся, белые перчатки, сказал художник и направился к выходу из террасы, окружённой ярким садом, дабы пройтись и подышать свежим воздухом, не наполненным ароматом красок.
– Но ты бы мог закончить её куда быстрее, если бы не делал по семь мазков в день, – сказала лениво Светлана вдогонку Дмитрию, переворачивая страницу книги, которую она увлечённо читала.
– Если бы я рисовал быстрее, она бы не стала столь красива, – выйдя из террасы и пройдя несколько шагов до пруда, окружённого золотым песком, сказал Дмитрий. – Нужна долгая, кропотливая работа, дорогая. Иначе ничего не выйдет.
Присев у берега, Дмитрий принялся наблюдать за видом чистого озерца, по которому слабыми волнами пролетал ветер, освежив заполонённый образами мозг художника новыми мыслями – о спокойствии, умиротворении и гармонии, что несут пролетающие белые лебеди, взмахнув своими крыльями над верхушками дубов и елей на горизонте, над которым, как добрый отец, наблюдает многоликое Солнце, сегодня обагрившееся в жёлтые тона.
– Но всё же, есть, к примеру, Аркадий, что рисует новую картину чуть ли не каждый день, – направляясь из террасы к Дмитрию, говорила Светлана, шествуя неторопливым шагом босыми ногами, через пальцы коих высовывалась не проломлённая трава, которой повезло не быть затоптанной женской стопой.
– У Аркадия своё мировосприятие и свой темп работы. Если может он писать картины каждый день, то я, опробовав его способ, сгорю как щепка за совсем короткий срок, – задумавшимся голосом, отвечал Дмитрий, не спуская глаз с удивительного вида. – Но из-за долговременности моей работы, она и больше оценивается, чем работы Аркадия, что начинают уже повторять самих себя.
– Заметила, он отошёл от абстракций в картинах, и начал писать живопись, – присев рядом с Дмитрием, Светлана обняла свои колени и вместе с мужем принялась наблюдать, иногда воротя своё внимание на лицо художника, что хоть и было малочисленно на эмоции, но по нему возможно читать о чём именно думает Дмитрий сейчас. Если густые брови оказывались опущены своим кончиком чуток вниз, а нос подымался вверх – значит Дмитрий думает о чём-то плохом произошедшем, или же его окутывают сомнения и мрачные мысли. Если же его губы немного приподнимались, а взгляд был пуст, будто он зрит в самое ничто, значит он сейчас погружён в образы, которые, быть может, через несколько месяцев окажутся на холсте, измазанным красками. И совсем редко, настолько, что Светлана видело такое лицо Дмитрия лишь пару раз в жизни, когда его глаза начинали отсвечивать солнце, создавая блики, а щёки наполнялись кровью, будто румянцев в зимний день, Дмитрий оказывался полностью довольным нынешним своим положением, можно сказать, он был счастлив. Именно сейчас Светлана поймала это выражение лица Дмитрия, которому так не подходила краснота на белоснежной коже.
– Видел у него пару картин. Невозможно писать пейзажи природы за один день – вот, что я понял. В его рисунках нет никакой мысли, нет души. Ощущение, что ему дали тысячный заказ, и на сей раз попросили нарисовать чью-то дачу, и как можно правдоподобнее. Оттого и подался в то поле, где и не знает, как правильно сеять семена.
– Не будь столь критичен к нему, Митя. Мне наоборот они вполне понравились. Гладкие волны, нарисованные, по словам очевидцев, отвёрткой его умершего отца, меня обворожили, буду честна.
– Но будем честны тогда до конца – его деревья совсем неказисты, будто рисовал ребёнок, которому дали кисточку и акварель в первые в жизни.
