Дождь лил 40 дней, и он был нескончаем.
Все эти дни Ной сидел у окна и смотрел, как вода заливает землю.
Земля набухала, опьяненная влагой, и не было у нее больше сил пить, а вода все лилась и лилась в ее утомленную утробу, и казалось, что так будет вечно.
Ною было скучно. Друзья-мальчишки попрятались по домам, и так же, как он, сидели у окна, наблюдая за наводнением. Кто-то читал, кто-то плакал, а кто просто писал стихи, полные воды и мути. Все скучали по лету.
Ной был отмечен солнцем. У него были огненные волосы, и веснушки рыжими пятнышками разбежались по всему телу. Он любил рисовать птиц в тетрадках, и те летали там разноцветными вихрями, словно пытались вырваться из разлинованных в мелкую клетку страниц.
– Скажи мне, папа, – сказал Ной, – почему за окном столько дождя?
Папа Ноя был седым и старым, и он знал все – так казалось Ною. Ной думал, что в седине есть какой-то фермент, отвечающий за мысли, – что-то похожее говорили ему в школе, да он не понял.
– Дождь льет, потому что стихийное бедствие, – ответил папа. Он читал книгу с голубем на обложке.
– А стихийное бедствие – это плохо, или бывает хуже? – спросил Ной.
– Бывает и хуже, – ответил папа.
– Папа, а что такое «каждой твари по паре»? Бабушка что-то сегодня ворчала об этом.
– Каждой твари по паре? Ммм. Ну, это значит, что вдвоем быть лучше, чем одному.
– А мы с тобой вдвоем?
– Да.
– И мама тоже с нами вдвоем?
– Мы все – семья. Нас много, – ответил папа.
– Ясно, – сказал Ной.
А дождь все не кончался. Ной думал о лете.
Этим утром Жоржа будит радио-будильник. Он звенит, как непрошенный гость, долго, настойчиво и неумолимо, теребит его слух, как собака, изголодавшаяся по вниманию и костям. Жорж просыпается с отвращением, неохотно возвращаясь к действительности, которая ничуть не лучше мучающих его обычно кошмаров.
Каждое утро он открывает глаза с тягостным ощущением собственного бессилия перед наступающим днем. Он просыпается уже уставшим и никуда не годным, его терзают усталость в руках и ногах и знакомая боль в спине. Он лежит так очень долго с закрытыми глазами, мечтая распасться на атомы и раствориться в небытии. Ему кажется, что он упал с чудовищной высоты и разбился и теперь будет лежать так вечно, прикованный к постели, пока не умрет. Он дышит тяжело и слышит старческие хрипы в своей груди, которые говорят его опытному уху, что все еще хуже, чем он думал. Он стремительно мчится навстречу смерти. Как еще назвать старость, с которой не можешь смириться?
С каждым разом просыпаться становится все труднее.
Еще труднее Жоржу засыпать. Засыпать в последнее время ему удается только после того, как он немного выпьет. Впрочем, в этом нет ничего страшного, потому что никто этого не видит, а сам Жорж старается не думать о том, что пьет каждый вечер. Ему нужно что-то, чтобы забыться и не думать. Не думать – это все, что у него есть. Если не считать Стефани. Но если думать о Стефани, то Стефани – это именно то, чего у него нет. То, чего ему больше всего не хватает. То, для чего он просыпается каждое утро и живет, несмотря на ужас перед наступающим днем.
Каждое утро Жорж слушает радио. А как еще узнать о том, что происходит в мире, в котором все будто бы сошли с ума? Радио создает иллюзию того, что в этом мире, наполненном воспоминаниями и пустотой, есть еще кто-то, кроме него. Вот и сегодня эти жизнерадостные, тошнотворно жизнерадостные голоса наполняют пустоту хмурого дождливого утра и создают иллюзию жизни, в которой что-то происходит. Однако радио не дарит ему положительных эмоций. О нет, оно наполняет его бессильной злобой, которая сдавливает ему горло, еще секунда – и он задохнется, и… Он замирает, пораженный тем, как много еще у него осталось сил, чтобы ненавидеть. Сколько раз он сшибал кулаком приемник и потом, кряхтя, долго искал его на полу, в груде битых бутылок и тряпок, которые когда-то были одеждой.
Однако злоба и ненависть – это не всегда так плохо, как люди привыкли считать. Злость, если называть вещи своими именами, – это тот спасательный круг, который позволяет ему держаться на плаву.
Сегодня передают интервью с неким Фредериком Сомье, который в последнее время много мелькает по телевизору и ведет активную предвыборную кампанию.
Сказать по правде, стены этой комнаты душат Жоржа… Ему хочется бежать, бежать от них, куда глаза глядят. Он заперт в этих коробках комнат, прикован к этой кровати, к этому приемнику, к Стефани…
Бодрый мужской голос задает вопрос гостю радиопрограммы:
– Итак, Фредерик, вы утверждаете, что упразднение 16-й статьи Гражданского кодекса не только поможет пополнить государственный бюджет, но и решить существенные проблемы общественной жизни? Но сможет ли этот законопроект, к примеру, способствовать восстановлению института семьи?
…Эта вечная безупречная четырехугольность и серые цвета. Картины с холодными пейзажами японского утра, которые они когда-то выбирали вместе с женой, вызывают только тоску.
– Во-первых, речь идет не об упразднении 16-й статьи, а о модификации некоторых пунктов, – отвечает уверенным голосом Фредерик Сомье.
…А в пышных шторах теперь живут пауки и мухи. В углу на темном манекене белеет старое свадебное платье Стефани, символ неудавшегося брака.
– К примеру, до сего времени человеческое тело и его продукты не могли быть предметами частной собственности, объектами наследования, торговли и передачи на него прав третьим лицам…
Повсюду ее украшения, которых становится все меньше: он научился сбывать их по максимально выгодной цене знакомому ювелиру.
– Во-вторых, наш законопроект позволит изменить…
Повсюду его книги и ее туфли. Ее платья, в которых она была так хороша, а еще лучше без них. Когда-то он любил это старое семейное гнездо, с которым ему придется расстаться. Хотя, конечно, он слишком стар, чтобы сожалеть обо всем, что случилось, он чувствует себя отжившим свое и хочет, чтобы все закончилось как можно быстрее. Сегодня все закончится. У них больше не будет прошлого. Только будущее. Будущее, как жалкая насмешка судьбы.
Он и Стефани могли бы быть так счастливы вместе. Он явственно представил себе, как они живут нормальной жизнью и, как это всегда бывает, мечтают о другой нормальной жизни. У них были бы проблемы, как и у всех старых пар. Вполне возможно, что даже слишком много проблем. Может, у них были бы и дети. И дети детей. Возможно и то, что, не выдержав всех этих испытаний, их брак распался бы, и как раз сейчас они доживали бы свои дни с другими людьми и даже в других городах. Но всего этого не случится уже никогда.