Для большинства жителей Великих Княжеств и соседних стран Ярмарка являлась тем, чем и была по названию – гигантским торгово-промышленным съездом, главным событием в коммерческих графиках, местом, где встречались Европа и Азия, где вершились сделки века, где делались и спускались состояния, где становились известными и пропадали без вести, где решались судьбы целых экономик, политических систем и отраслей, взрывающихся расцветом и приходящих в упадок.
Жители Нижнего Новгорода считали Ярмарку шумным пригородом или даже отдельным районом со своими традициями, мифами, даже со своим особенным говором. Её считали прежде всего важным источником пополнения городской казны, но также крупнейшим на всём белом свете притоном мошенников, карманников, шулеров, убийц и веселых девиц, местом, куда лучше не соваться без крайней необходимости, а, попав, не покидать набережной и нескольких прилегающих улиц.
Для небольшого числа жителей самой Ярмарки, а также соседнего Канавина, она была отдельным городом, местом жительства и работы. Мрачным, грязным, опасным, но дающим кров и хлеб, чтящим свои неписанные законы и презирающим чужаков, которые пришли сюда для того чтобы получить прибыль или развлечься. Местом, где власть Великого Князя сводилась к чистой формальности, чины и титулы не стоили и гроша, а городской совет интересовали одни лишь лавочные и портовые сборы.
Только самые безнадёжные из клиентов доктора Бронштейна (главный смотритель лечебницы для умалишённых в 1860-х. годах – прим. издателя) могли любить Ярмарку, но уважал, отдавал ей должное, каждый из обитателей.
Из книги нижегородского писателя и этнографа Павла Ивановича Мельникова «Балаган».
Нижегородская ярмарка чем-то похожа на заполярную тундру. Одиннадцать месяцев в году она пребывает в замороженном состоянии, где тишина сменяется только унылым воем ветров, лаем собак, редкими шагами, всплесками; и лишь на единственный летний месяц всё здесь взрывается многоцветием жизни и разнообразием звуков. Это наблюдение, впрочем, хоть и касается большей части Ярмарки, но не всей её целиком. Ярмарочный фасад – главная контора, магазинчики на набережной, лавки вдоль основных каналов, кабаки, балаганы, театр Шаховского, паровой трамвай, телеграф, станция и пристани – работают почти круглый год. И если смотреть на Ярмарку с Гребешка, что возле Благовещенского монастыря, то может показаться, будто бурление жизни там не прерывается никогда.
Из неопубликованных очерков Александра Николаевича Светлова. Приводится по копии черновика, хранящейся в архиве Третьего отделения.
Светлов Александр Николаевич. Выходец из мелких дворян Городецкого княжества. Бывший студент Кулибинского политехнического института, изгнанный с последнего курса за вольнодумство. В настоящее время – поэт, очеркист, торговец оружием, контрабандист. Давний знакомый Великого Князя Константина (совместная учёба в институте, затем путешествие по Европе). Будучи студентом посетил Королевство Саксония с ознакомительным визитом. Участвовал в майском восстании 1849 года в Дрездене вместе с Бакуниным, Вагнером и другими известными революционерами.
Социальную революцию воспринимал скорее как развлечение или своего рода инициацию взросления. Симпатизирует так называемым освободительным движениям в Европе и Америке. В качестве волонтера принимал участие в польских событиях. По некоторым (неподтвержденным) данным, участвовал в креольском восстании в Саскачеване (Канада). Разыскивался полицией и жандармерией ряда немецких государств. Полицейским управлением Великого Княжества Литовского выдан бессрочный ордер на его арест. С момента возвращения в Нижний Новгород находится под постоянным негласным надзором Третьего отделения.
Из справки Третьего отделения (политическая полиция) Департамента охраны Короны Великого Княжества Нижегородского.
В театре Шаховского давали «Женевскую сироту». Народ съезжался загодя на собственных каретах, паролётках и пролётках, тот что победнее приезжал позже на паровике – паровом трамвае или даже приходил пешком. Если прочие театры предпочитали летом отправляться в другие города на гастроли, то заведение покойного Шаховского напротив приурочивало к ярмарочному сезону несколько премьер.
Ажиотаж получался неимоверный. В кассах аншлаг. Билеты были распроданы на две недели вперед. Толпы поклонников дежурили возле ворот, ведущих на задний двор театра, желая увидеть приезд Звениславцевой, Гудкова, Лисянского, других актеров. Здесь смешались импозантные господа и белошвейки, офицеры и институтки, торговцы рыбой, меховщики и всех мастей иностранцы – от темнокожих индусов, до жующих табак бостонцев. Некоторые из них специально приезжали на Ярмарку задолго до начала торгов, чтобы потереться среди театралов.
Так случилось, что Александр Николаевич Светлов, будучи ярым поклонником таланта Звениславцевой, плохо переносил драмы из иностранной жизни, а потому он сразу же направился в буфет с намерением оставаться в нём и после третьего звонка. Таких как он «театральных любителей» набралось здесь довольно много, по крайней мере, достаточно, чтобы превратить скромное заведение в подобие клуба. Мужского клуба, разумеется, ибо дамы хоть и на дух не переносили Звениславцеву, в ещё большей степени недоумевали, как можно отправляясь в театр просидеть представление в накуренном помещении за столом и выпивкой.
– Вы, кажется, возвращались из Америки на «Нутке»? – спросил молодой морской офицер, что стоял в очереди перед ним. – Почему именно на ней?
Буфетная очередь позволяла вести такие пустяковые разговоры без особых формальностей предварительного знакомства. Молодого человека Светлов припомнить не смог, хотя память его подводила редко, но и сомнений в осведомлённости случайного собеседника у него не возникло. Он действительно недавно возвращался в Азию на «Нутке». А раз так, то и офицер находился где-то рядом. Вот только офицером он тогда ещё не был. Судя по новенькому чёрному мундиру с петлицами мичмана Великокняжеского флота он только-только готовился отправиться к месту назначения. Значит был курсантом или волонтером. И видеть его мог, например, с таможенного катера при осмотре орегонского парохода на рейде в Чумикане.
