Выглядываю в иллюминатор. Ветер разогнал туман. Причал уже подсох, проглядывает синее небо сквозь редкие облака. Да, сегодня будет тепло. Конечно не так, как в тропиках, но уже конец июня. Наверное, можно будет одеться по-летнему. Хорошо, что заранее все постирал и погладил.
Ну, таможня! Что они искали четыре часа у нас на судне? Непонятно.
Инночка уже, наверное, извелась у проходной. Скоро, сейчас я ее увижу!
Позвонил телефон:
– Пап, ну что ты там? Заходи, – слышен Алешин голос.
– Сейчас, сынок, переоденусь, – говорю я быстро в трубку.
– Ну, давай быстрее, а то мне к трапу.
Да, Алеше сегодня двадцать один год. Подарку рад. Еще бы. Золотой перстень с цепочкой и крестом есть не у каждого его ровесника.
Что же одеть? Да ладно. Светлые брюки и рубашка на койке, которые я предварительно погладил и приготовил для этого случая, подойдут. Спускаюсь к нему в каюту.
На столе у него по-походному. Коньяк? Ого! Прошло уже четыре с половиной месяца, как мы ушли из Владивостока, а он до сих пор хранит эту бутылку.
– Что, берёг по этому случаю? – заглядывая ему в глаза, удивленно спрашиваю.
– Угу, – он, как всегда, немногословен. Наливает стопки.
– Ну что же, сынок, с юбилеем тебя! Понял вкус матросского хлеба? Ну, а если понял, то ешь его с честью, не стесняясь мозолистых рук, – желаю ему от души.
– Спасибо – говорит он, нарочито грубо, а у самого в глазах блеснула слезинка. Значит, до глубины души достал его словом. И самому хорошо оттого, что рядом 21 – летний, стройный, загорелый, голубоглазый блондин, в испачканном краской комбинезоне, выше меня на полголовы слушает меня и впитывает отцовские слова, как бы стараясь пронести их через всю жизнь. Выпили, закусили кружочками лимона, помолчали.
– Ну, ладно. Иди, а то сменщик заждался. Смотри наших, – говорю ему уже в след.
– Да их через проходную не пускают, сейчас только третий побежал туда с ролями, – говорит он уже внизу с трапа, куда прогромыхал сапожищами.
Поднимаюсь в каюту. Сердце трепещет, как у мальчишки. Сейчас, сейчас придет моя самая любимая женщина в мире. Сейчас, сейчас я ее увижу. Звонок.
– Пап, вон тетя Инна идет, а маму с Катькой не пускают что-то неправильно записано в роли, – басит в трубку Алеша.
– Так ты сгоняй, исправь, что надо, объясни, – советую ему, а сам хватаю фотоаппарат и бегу вниз, к трапу.
Только слетел вниз, на ходу взводя затвор, а они вот уже….
Сразу щелкаю, и ко мне летит моя любимая, неузнаваемо прекрасная женщина, раскрыв свои объятия. Успеваю заметить ее прическу (долго же она готовила ее для меня), раскрытые от радости глаза, сияющую улыбку, шикарную красную блузу и все…. Я её держу у своего сердца, а с другой стороны с визгом радости на шею карабкается Данила.
– Ну, вот и все. Вот и вместе, – только и успеваю сказать, вздохнув после первого поцелуя.
– Пап, а мы в шесть утра выехали, мама так гнала. Нас никто не обогнал, а тут дядьки на проходной не пускали четыре часа. Так мы на базар съездили, – тарахтит Данила, – Пошли быстрее к тебе. Ух, ты, какой пароход! Пап, а что тут пар из трубы идет? А сейчас куда? – он уже впереди и рвется только вперед.
– Пап, а это твоя каюта? Нам значит сюда. Вот это да! Даже палас! А что это за цветок? Ух, ты! У тебя даже ванная есть, – это слышно уже в отдалении, в глубине каюты.
– Ох, и извел он меня сегодня, прибила бы паразита, – со счастливой улыбкой на лице произносит Инночка и, прижавшись ко мне, стоит, глядя снизу вверх, в мои глаза.
– Все! Не отпущу. Ну, сколько можно ждать? Обними меня крепче, хочу быть рядом, – говорит она таким близким и родным голосом.
А я своей «ручкой», которую два дня отмывал от въевшейся мазуты и отпаривал жесткие мозоли, ворошу ее изумительную прическу, целую мои сладкие губы, глаза, лоб.
Сколько было встреч, сколько мечтал об этой, но всегда все заново. Сердце трепещет, голос отнимается, а руки всегда берут эту маленькую аккуратную головку и прижимают ее к губам, словно впитывая заново эликсир жизни. Не бывает счастливее таких минут. Пропадает небо, стены, звуки, остаются только мои глаза и ее губы, руки и слова, которые сами льются из тебя, которые накоплены за долгие месяцы разлуки. Все это выливается сейчас. Но долго все это продолжаться так не может.
Выныривает Данила и начинается проверка всех ящиков в столах и шкафах.
– А что это, интересно, у тебя там такое? – слышится из разных углов каюты, и его ручки моментально влезают то в стол, то в шкаф и иной раз только пятки видны оттуда.
Вспоминается рассказ об одном матёром капитане, который, видя приближение двух внуков-близнецов к судну, кричал жене: «Мать, прячь все, фашисты идут».
